Конец фильма

На экране телевизора вдруг появился Михаил Тигранович Вакасян. Он сидел под ярким лучом лампы. Вокруг его сутулой фигуры чернела мгла. У Вакасяна было испуганное, даже какое-то затравленное лицо. Голос его дрожал от волнения.

«Господа! Хочу сделать официальное заявление. Я нахожусь в очень потаенном месте, и на это имеются веские причины. Мне угрожает смертельная опасность. Я боюсь. Боюсь страшного, коварного убийцы. Не пытайтесь меня найти, я сам выйду из добровольного заточения, как только вы обезвредите этого… этого… я даже не могу подобрать слов, чтобы описать тот ужас, что наполняет меня при одной только мысли о нем…»

Грязнов и Щербак сидели в агентстве перед телевизором. Они коротко переглянулись и снова вперили свои изумленные взоры в экран.

— Не помешаю? — В холле появился Самохин.

— Помешаешь!

— Я только папочки взять. — Самоха открыл дверцы шкафчика, набитого всякими канцелярскими принадлежностями. При этом профессиональное любопытство все-таки заставило его скосить глаза на телевизор. — Я быстренько.

«Фамилия этого гадкого человека — Варшавский, — продолжал Вакасян. Вам могло показаться, что нас с Варшавским связывают теплые и дружеские отношения. Смею вас заверить, это далеко не так. Позвольте вкратце описать суть дела…»

— Ого! — многозначительно изрек Самохин.

— Иди отсюда! — цыкнул на него Щербак.

— Слушаюсь! — щелкнул каблуками Самохин, но с места не сдвинулся.

«Не далее как две недели назад, накануне трагической смерти Кирилла Медведева, вышеупомянутый Варшавский признался мне, что планирует совершить убийство. Он сказал, что сделает это ради раскрутки нашего фильма, дескать, громкий скандал обязательно привлечет к нему внимание общественности. Простите, господа, что не сказал вам этого раньше. Бог мне судья. Но заклинаю вас! Задержите его! Ибо убийство Кирилла не последнее злодеяние Варшавского. Он вынашивает зловещие…»

На этом запись обрывалась. Грязнов продолжал тупо смотреть на экран. Он был просто в шоке.

— Как раз в этом месте пленку зажевало, — пояснил Щербак. — Ну? Что вы об этом думаете, шеф?

— Что тут думать? — не выдержал Самохин. — Брать надо этого гада, а там разберемся!

— Коля!

— Меня уже нет! — И Самохин, прихватив стопку папок и бумаги, толкнул дверь ногой и выкатился из комнаты.

— Фестиваль! — схватился за голову Денис. — Он сегодня в Германию улетает! Поднимай ребят! Я дядьке звоню!..

Грязнов вцепился в баранку, как в штурвал парусника во время шторма. Рядом сидел Щербак. Сзади — еще двое сотрудников. Из динамиков громко неслась песня группы «Дюна», и все четверо горланили вместе с солистом:

— «Наш Борька бабни-и-ик! Наш Борька бабни-и-ик!»

Мигая фарами и вереща сиреной, автомобиль на бешеной скорости летел по разделительной полосе.

Они вбежали в здание аэропорта Шереметьево-2. Грязнов тут же кинулся к окошку справочной.

— Девушка! Рейс на Франкфурт!

— Минуточку…

Сотрудники «Глории» вглядывались в лица отлетающих и провожающих. Они были на взводе, готовые в любую секунду броситься на объект и обезвредить его без потерь. Грязнов-старший дал Денису карт-бланш. Если бы собирали опергруппу, могли бы не успеть, а частные детективы были куда мобильнее.

— Ну же! — Денис нетерпеливо стучал костяшками пальцев по стеклу.

— Самолет в воздухе уже пять минут.

— Черт! — выдохнул Щербак. — На пять минут раньше, и мы бы его взяли!

— Он не вернется… — Чтобы сдержать припадок бешенства, Грязнов прикусил себе кулак. — Ты, — обратился к Щербаку, — узнай, прошел ли Варшавский регистрацию? А вы, братцы, на всякий случай прочешите тут все вокруг. Девушка! Когда приземляется этот чертов самолет?

И он быстро защелкал кнопками своего мобильника. Грязнов-старший отозвался сразу, он ждал звонка племянника.

Лайнер коснулся колесами взлетно-посадочной полосы, и пассажиры зааплодировали. Закинув нога на ногу и допивая остатки коньяка из высокого бокала, Варшавский смотрел в иллюминатор.

«Первыми покидают салон пассажиры бизнес-класса», — приятным женским голосом объявил репродуктор.

Варшавский поднялся, взял с полки портфель и, элегантно перекинув через локоть пиджак, направился к выходу.

— Спасибо за прекрасный полет, — поклонился он стюардессе.

— Всего доброго, — расплылась та в искусственной улыбке.

Через мгновение Варшавский был уже в рукаве-коридоре. Он вынул из кармана мобильный телефон, набрал номер:

— Здравствуй, золотце. Я уже прилетел, уже. Нет, что ты, совсем не укачало. Знаешь, я опять заметил, что, как только я выезжаю из этой проклятой России, у меня выпрямляется спина, а, да.

Но чего он не заметил, так это двигавшихся ему навстречу двух дюжих полицейских. Вернее, заметил, но не придал этому никакого значения.

— Герр Варшавски? — обратился к нему полицейский.

— Прости, золотце… — Варшавский застыл с трубкой в руке.

— Герр Варшавски? — повторил полицейский.

— Йа-йа, их бин Варшавский. Гутен таг, йа, йа.

Ловкий прием — и сотовый телефон покатился по полу, а рука Варшавского была заломлена за спину.

— Не понял, — корчась от боли, кряхтел Варшавский. — Вы че, блин, охренели, а, да?

На его запястьях защелкнулись наручники.