Конец российской монархии

17 декабря Распутин был убит. Всеобщее ликование, вызванное этим событием, яснее всего свидетельствует о том, до какой степени переполнилась чаша долготерпения и гнева народного: незнакомые люди, передавая на улице эту весть, бросались с радостью друг другу в объятия!

Казалось бы, что это, так сказать, всенародное выражение протеста должно было наконец открыть глаза на пагубность политики престола и вызвать коренное ее изменение. Однако этого не произошло: государыня, похоронив Распутина в дворцовом парке и причислив его к лику святых, ежедневно молилась на его могиле, а государь еще более твердо и неуклонно продолжал поддерживать Протопопова и его деяния.

Донесения охранного отделения о состоянии умов в стране становились все более и более тревожными, определенно указывая на приближение революции. Ничто уже не могло остановить фатального хода событий. В души людей вселилось чувство безнадежности, и у всех опустились руки.

При таких условиях революция, конечно, была неминуема.

В двадцатых числах февраля в Ставку начали поступать донесения из Петрограда о волнениях из-за недостатка хлеба и о циркулирующих в связи с этим среди населения зловредных слухах. 25-го начались волнения и забастовки на заводах, а 26-го были получены тревожные сведения о массовом выступлении рабочих, к которым присоединились большие толпы населения. При этом из донесений о ходе беспорядков было видно, что полиция и жандармерия с трудом с ними справляются и что потребуется прибегнуть к содействию войск.

Это последнее известие нас в Ставке крайне встревожило. Мы знали, что в Петрограде нет ни одной прочной кадровой войсковой части и что гарнизон его состоит из одного казачьего второочередного полка и из запасных батальонов гвардейских полков, которые укомплектованы запасными нижними чинами старших сроков службы под командованием весьма немногочисленных офицеров запаса, а потому не могут считаться надежными войсковыми частями. И действительно, вскоре затем пришло донесение, что при попытке употребить запасные батальоны они взбунтовались и перешли на сторону демонстрантов.

Из поступивших в ночь на 27 февраля сбивчивых, но крайне тревожных донесений явствовало, что революционная толпа с присоединившимися к ней запасными батальонами смяла полицию и жандармерию, завладела большей частью столицы и осаждает здание Главного Адмиралтейства, где находился главнокомандующий войсками Петрограда генерал С. С. Хабалов[60] с несколькими ротами военных училищ. Правительство же и все правительственные органы перестали действовать, а некоторые члены правительства разыскиваются толпой в целях их ареста. Одним словом, стало ясно, что в столице началась революционная анархия.

27 февраля я был приглашен на завтрак к царскому столу. С глубокой тревогой в душе пошел я на этот завтрак, который должен был быть последним завтраком императора Николая II с приглашенными к его столу гостями.

Зайдя по дороге в управление генерал-квартирмейстера, я узнал, что рано утром от председателя Государственной думы Родзянко была получена срочная телеграмма, в которой он, излагая критическое положение в столице, умолял государя согласиться на образование правительства из пользующихся общественным доверием лиц, считая это единственным выходом из положения для спасения страны.

Телеграмму принес лично государю тяжелобольной генерал Алексеев, у которого была высокая температура. Но государь своего согласия не дал, и это был последний акт его правления, которым он положил конец своей династии и монархии в России…

Завтрак проходил в обычном порядке, но в полном молчании и в скрываемом всеми тревожном настроении. Государь, по правую руку которого сидел генерал Иванов, был бледнее обыкновенного и ни с кем не разговаривал. После завтрака он сейчас же ушел к себе в кабинет в сопровождении генерала Иванова. «Серкля» не было.

Когда я спускался по лестнице, меня догнал дворцовый комендант генерал Воейков, который, как обычно, выглядел самоуверенно и самодовольно. Тут же на лестнице он задал мне вопрос: «Можем ли мы гарантировать безопасность царской семьи в Ливадии?» Дело в том, что в связи с событиями в Петрограде, по совету Воейкова, возникло намерение перевезти императорскую семью из Царского Села в Крым, если это позволит состояние заболевших корью царских детей. Ливадийский же дворец находился на самом берегу Черного моря, и вопрос Воейкова относился к безопасности от неприятельского обстрела со стороны моря.

Я ему ответил, что за безопасность от врага внешнего мы ручаемся, но за безопасность от врага внутреннего — нет. На это Воейков небрежно махнул рукой, сказав: «Пустяки — с этим мы справимся».

Вернувшись к себе в управление, я застал в кабинете сильно взволнованных Базили и Ладыженского, которые, зная, что морское управление соединено прямым проводом с Главным Адмиралтейством, где находился главнокомандующий войсками Петрограда генерал Хабалов, пришли узнать о положении. Вскоре пришел к нам после разговора с государем и генерал Иванов с целью связаться с генералом Хабаловым.