Конец сказки

Боник покосился на нее хмуро, он не был уверен, что у них теперь хотя бы что-то получится. Ему представлялось – это не лучшая идея, тем более, что он сомневался, будто по-прежнему хочет. Ее полная грудь, увенчанная большими темными сосками, вытянутыми неправильными овалами, уже не казалась такой привлекательной, как буквально пять минут назад, до разговора с Жориком. Живот с глубоким пупком и уродливыми растяжками производил чуть ли не отталкивающее впечатление, обвиснув на бок, как пустой бурдюк из-под вина.

– Сомнения меня терзают, – сказал Боник, уступая ей инициативу. Тома встала перед ним на колени, ее кисть пришла в движение, словно горничная полировала балясины дубовой лестницы в вестибюле, и Бонифацкий, минуту или две наблюдавший за ее стараниями с откровенно скептической миной, с удивлением обнаружил, что ему подарили второе дыхание.

* * *

– Андрюша?! Го-господи, с-слава Богу! На-нашел! Нашел…

С трудом открыв глаза, Андрей различил неясный силуэт над головой, сгусток тени в окружении почти полного мрака. Было совсем темно, в комнату проникал рассеянный свет нескольких фонарей, установленных во дворе. В принципе, освещение мало отличалось от того, призрачного и зловещего, что было в тоннеле, где неожиданно появившийся Вовчик спас его от сползания на перрон.

– Вставай, б-брат. У нас мало времени!

Поскольку он решил проигнорировать этот призыв, вставать хотелось, как когда-то в школу по утрам, незнакомец принялся тормошить его. Сразу заныла пострадавшая рука.

– Вовка?! – пробормотал Андрей. Ты, что ли? Мы снова в метро?

– В ме-метро? – в голосе мнимого Вовчика прозвучало явное замешательство. Андрей решил, что именно вследствие этого замешательства Волына теперь начал заикаться, совсем как… – он наморщил лоб, пытаясь вспомнить, что-то крутилось неподалеку, какое-то имя, но, наверное, он был уже слишком далеко от всего мирского для того, чтобы в памяти сохранялись такие малозначимые подробности. Вроде имен приятелей и тому подобной ерунды. В конце концов, если души и переселяются, то, на каком-то этапе, при смене тела-носителя, происходит переформатирование ячеек памяти, ведь мы почти или даже совсем не помним, кем были раньше.

– Вставай, брат! Надо по-пошевеливаться.

– Нам что, пора? – хрипло спросил Бандура. – Ты хочешь сказать, наш поезд пришел?

– Не-не знаю о чем ты то-то-толкуешь, – пробормотал силуэт, слегка отстраняясь. – Но, по-подозреваю, что наш по-поезд де-действительно скоро у-у-уйдет, если ты не-не возьмешь себя в руки.

– А как мне это сделать, если руки в гипсах? – парировал Андрей, поскольку почувствовал на теле эти сковывающие движение предметы. В тоннеле их не было, а вот теперь они зачем-то появились, ну, надо же. Это значило… – он принялся мучительно соображать, что бы это могло значить. Например, что либо гипсы каким-то образом последовали за ним, в качестве выходного пособия, что ли, либо, как это ни странно, он…

– Я еще жив? – вслух закончил Андрей.

– Жи-жив, – подтвердил Вовчик явно не своим, но очень знакомым Андрею голосом.

– Почему ты теперь заикаешься, как Армеец? – спросил Бандура, поддавшись внезапному озарению. Теперь он прекрасно вспомнил своего приятеля Эдика Дубинского таким, каким видел его в последний раз, возле здания Неограниченного Кредита. Он, Бандура, шел разговаривать с Поришайло, Армеец, Атасов и Протасов собирались ожидать его снаружи, потому что разговор с олигархом не сулил ничего хорошего и мог закончиться чем угодно, а друзья на то и придуманы, чтобы приходить на помощь, когда становится туго. Это было буквально на днях, хоть Андрею теперь казалось, будто прошла целая вечность. И хоть он почти не помнил ни содержания их с Поришайло беседы, ни того, что случилось за этим, образ старины Эдика оказался чрезвычайно четким, как на цифровой фотографии. Армеец сидел за рулем своего «Линкольна», в светло-коричневой кожаной куртке и широких зеленых брюках. «Пожелай мне удачи в бою», – попросил Андрей, и Эдик, печально улыбаясь, пожелал. Или, это Протасов пожелал, а Армеец при этом только улыбался? В любом случае, кто бы там из них чего ему не желал, в тот момент, пожелания пропали впустую, никакой удачи ему не выпало, напротив, его крымский маршрут оказался сплошной неудачей, как когда-то давным-давно пел Андрей Макаревич.

«Неужели, про меня пел?» — подумал Бандура.

– Я го-говорю как Армеец по-потому, что я и есть А-армеец, – несколько растерянно проговорил силуэт. – И м-мне не-непонятно, отчего ты постоянно на-называешь меня Вовкой. Уже, знаешь, на-надоело.

– Да? – потрясенно протянул Андрей. – То-то я смотрю, голос знакомый. Получается, ты тоже умер, друг?

– У-умер? – задохнулся силуэт. – Я?!

– Ну да. Как мы с Вовкой.

Андрей умолк. Говорить было тяжело, сил почти не осталось. В тоннеле, столкнувшись с Вовчиком, он чувствовал себя гораздо лучше, чем сейчас. Андрей решил подкопить немного сил. Силуэт, на поверку оказавшийся Эдиком Дубинским, тоже помалкивал. Вероятно, пережевывал эту информацию. На счет своей смерти.