Конец сказки

Док слегка качнул головой. Тут он был целиком согласен с бывшим егерем. Водка и пережитый страх вполне могли перемешаться в желудках боевиков Витрякова такой гремучей смесью, что о том, что может выпасть на долю несчастной женщины, ему и думать не хотелось.

– А как до бухла доберутся, тут уж держись. Тут, Док, и Вацлав Збигневович не поможет, – повторил свое мрачное пророчество Жорик. – Они, – он кивнул в сторону коридора, от которого теперь их отделяла изувеченная бандитами и кое-как поставленная на место дверь, – и раньше-то Вацлава Збигневовича слушали постольку-поскольку…

– Ну, может, Леонид Львович жив? – предположил Док, которому раньше просто не приходило на ум смотреть на взаимоотношения внутри гангстерского сообщества под таким углом зрения.

– Вот и я о чем, – поддакнул Жорик. – Все может быть. Огнемет, как я слышал, и не из таких переплетов невредимым выбирался. У него, говорят, как у кошки, девять жизней. Он в стольких передрягах побывал, и хоть бы что…

– Ну, полагаю, некоторые из своих жизней Леонид Львович уже истратил? – осведомился Док холодно и потянулся за ножницами, чтобы разрезать бинт.

– Это точно, – согласился Жорик. – Вот его недавно в Киеве, вроде, дважды чуть не грохнули. Сначала джип расстреляли, в котором он ехал, из автоматов, потом он в аварию попал. Помидора замочили, и Кинг-Конга с ним, а Огнемету – хоть бы хны. И тут, дома, опять, та же картина. Вчера в кемпинге кто-то Филе все кишки выпустил, а заодно и Бутерброда уделали, а у Леонида Львовича – ни царапины.

– М-да, – протянул врач, опуская на кушетку искалеченную руку Андрея, на которую он наложил свежую бинтовую повязку.

– Витряков, я слышал, заговоренный, – добавил Жорик вполголоса. – Мол, его вообще замочить нельзя.

– Посмотрим, как будет на этот раз, – сказал Док. – Бутылку перекиси мне подай, будь добр. – Вернется Вацлав Збигневович, узнаем подробности…

– К его возвращению может быть поздно…

– Что ты предлагаешь? – нервно спросил доктор. – Что мы сделать-то можем?

– Надо бы хоть водку куда-то перевезти.

– Куда? И как ты это себе представляешь, если ее десяток ящиков?

– Не знаю, Док. Только чует моя задница, что если эти гвардейцы до тех ящиков доберутся…

«Какие, такие ящики? Какая водка в метро», – удивился Андрей, уловив эту фразу краем уха, на грани слышимости, как радиолюбитель начала века – позывные-фантомы с «Титаника». Он медленно уплывал в темный тоннель, наводивший на мысли о метрополитене. Именно уплывал, как воздушный шарик, по воздуху. Его сильно мутило, вероятно, вследствие невесомости, вроде той, что здорово напугала коротышек на страницах книги Носова,[52] которую ему в детстве читала мама. После того, как чертов Незнайка украл у Знайки Лунный камень, это он отлично помнил, коротышки полетели в разные стороны, потому что земля перестала их притягивать. Теперь, много лет спустя, она перестала притягивать самого Андрея, хоть тогда, в детской, ему казалось, что это невозможно. Как это, пропало притяжение? Такого не бывает.

«Вестибулярный аппарат ни к черту, – констатировал он, – значит, не возьмут в космонавты. Ну и наплевать». –

Голоса Дока и Жоры долетали до него из того места, которое он недавно миновал, и постепенно становились все глуше. Там был свет, тут тьма, естественно, ведь его влекло в тоннель.

– Тебя послушать, Жора, так нам с тобой надо не парня с того света вытягивать, а самим бежать, сломя голову, куда глаза глядят.

«Кого, интересно знать, они вытягивают, если я тут лечу себе, по туннелю, никого не трогаю, словно гребаный воздушный шарик? Странные, какие-то парни…»

Тело Андрея на кушетке шевельнулось, вздрогнуло, и расслабилось. Он ощутил легкое прикосновение к запястью, коснувшаяся его рука была в тонкой медицинской перчатке.

– Черт, у него, кажется, пульс пропал, – сказал голос доктора. – Дай мне… Нет, лучше я сам. – Док потянулся за серым пластиковым «дипломатом», зазвенели перебираемые ампулы. – Живо шприц подай! – скомандовал Док. Эти его слова донеслись совсем издалека, из-за поворота тоннеля, который он только что миновал.

– Подай-ка мне, живо…

Андрея подхватило и понесло. Тошнота не исчезла. К ней еще добавился холод, от которого кожу, должно быть, усеяли мурашки. Головокружение мешало ориентироваться в пространстве, которое, впрочем, тоже как бы исчезло. Сначала Андрей еще различал своды, представлявшиеся крепкими и одновременно призрачно эфемерными. Бандура хотел их пощупать, а потом вспомнил, что руки-то в гипсе, значит, разве что носом.