Конец сказки

– Да что Вань-то?! Сам, что ли, не понимаешь, что если Кащей до смерти своей доберется, то уже назад не отдаст?! Вот ты, Яромир, иногда вообще наивный, как я не знаю кто!

Яромир открыл было рот, но передумал. Смерил только Ивана долгим внимательным взглядом и махнул рукой.

– Идемте, – сказал он. – Глянем, остались ли в конюшне летучие змии.

Незваные гости направились к выходу. Синеглазка снова доспела первой – и замерла. В мерцающем свете лампады стало видно, что каменные плиты затянуты чем-то серебристым, поблескивающим… словно паутина, только огромная, непомерной толщины.

– Это откуда здесь?.. – изумилась поляница, но тут слова застряли у нее в горле.

Потому что по стене с чуть слышным шорохом спускалось клыкастое страшилище о восьми лапах.

Чудовищных размеров мизгирь.

Глава 34

Дивий замахнулся мечом, даже ударил им о щит – но мигом спустя разлетелся в обломки. С такой невероятной, нечеловеческой силой врезалась в него палица. Утерев запястьем пот со лба, Илья Муромец тяжко выдохнул. Еще один. Да два перед этим. Да еще тех четверо было. А который уж это за сегодня, он давно и со счету сбился.

Древний богатырь был одним из немногих здесь, кто умел ломать дивиев просто так, не завлекая в волчьи ямы, не прибегая к иным каким уловкам. Кроме Муромца силенок на эдакое хватало разве что у Гнедого Тура, да еще, может статься, у младого Демьянушки.

– Яти, да зело поразити!.. – ухнул Муромец, резко поворачиваясь и хватая нового дивия.

Голыми руками он сломал железному ратнику плечо, вскинул груду металла над головой – да и швырнул в набегающих татаровьев. Разбросало тех, как бабки после попадания битка. Тоже иным руки-ноги поломало, а кого и насмерть убило.

– Эгей, Бурушка!.. – хлопнул себя по бедру Муромец.

Могучий конь ответил ржанием, лягая очередного псоглавца. Не хуже хозяина сражался умный зверь, хорошо его Илья натаскал. Хотя тоже немолодой, двадцать пять лет землю топчет. Уже видно, что тяжеловат ему всадник становится – скоро пора верному другу на покой.

Но не сегодня еще. Взобрался Муромец в седло, стиснул конские бока коленями и ринулся в самую гущу. Спокоен и безмятежен был лик былинного старца. Выбивались из-под шелома седые власа, остро глядели очи, а в жилах кипела сила безмерная, сила Святогорова.

Муромец прорывался к уже видной сквозь полчища татарвы избе. Та приплясывала на голенастых ногах, хлопала дверями и ставнями – а на пороге грозила кулачком сухонькая старушка. Овдотья Кузьминишна, младшая баба-яга, не могла поверить, что даже Кащей Бессмертный настолько дерзок оказался.

Это ж уму непостижимо – призвать в мир бренный само Лихо-Злосчастье! Мало было ироду Лихорадок, мало было Вия Быстрозоркого – любимую Чернобогову псину с цепи спустил!

Против Лиха ни меч, ни молитва не поможет – незримо оно и незнаемо. И покуда оно тут реет, покуда крылами люд честной осеняет – честной битва не будет. Несправедливое Кащей добыл себе преимущество – и коли не загнать его назад в Навь, то и бой очень скоро закончится.

Распахнув настежь дверь и окна, баба-яга распустила еще и волосы. Развязала узлы на одеже. Достала хлеб из печи и кинула взамен высушенного чистотела. Дыму дозволила выходить свободно и закричала-заверещала ему вслед:

Порча-худобаИз чужого короба,

Примовлённа-наговорённа,От чужа поставлённа,От Лиха нагаданна,От Злобы накатанна,Откуда пришла,Туда воротись,От внуков Даждьбоговых

Напрочь отворотись!

Повеяло холодным ветром. Сгустился серый туман. Добрых три дюжины воев попадали просто так, запнувшись ногами оземь, испустив дух на ровном месте.

А перед избушкой на курьих ножках возникло видение – лохматая одноглазая старуха. И страшна она была, как сама смерть.

Словно чудовищный, изуродованный пуще всех прочих оплетай. Нога только одна, зато огромная, со ступней больше туловища. Рука тоже всего одна, и тоже огромная, да еще с шестью пальцами. Единственный глаз рос во лбу, зубы в пасти торчали только с одной стороны, да и ноздря была одна-единственная.

Из бесплотного зева Лиха донеслось сипение. Овдотья Кузьминишна чуть скосила взгляд и увидела, как черствеет и рассыпается в руках хлеб. И не простой хлеб ведь, а заговоренный, от злых чар-проклятий уберегающий.

Но покамест он еще держался. И сковывал перед собою Лихо, заключал в этом видимом глазу воплощении. Позволял бабе-яге смотреть на… другую бабу-ягу. Одну из древних своих предшественниц, одну из тех, что несли это бремя до нее и до Яги Ягишны. Возможно, как раз ту, что была самой первой ученицей Бури Перуновны.

Немало их сменилось за тысячи лет. Одни ушли с миром, передав клюку и обретя вечный покой. Другие уходили все глубже на ту сторону, пока окончательно не отдавались Нави, окончательно не обращались в злое нечто. С этой подобное свершилось так давно, что само имя ее успело забыться.