Конфликты в Кремле. Сумерки богов по-русски

Увы, в политике труднее всего разгадать гра­ницы не чужих, а собственных возможностей. За­нявшись подражательством (чем мы хуже аме­риканцев?!), соскользнув к логике конфронтации, советская политика стреножила себя, утратила ини­циативу. Смещались приоритеты, долговременные интересы стали походить на зеркальное отражение утилитарных потребностей. А зеркало не только не отражает обратной стороны вещей, оно имеет еще одну особенность: правое видится в нем как левое и неправое кажется правым. Что значит сдать в политике инициативу? Это сродни утрате веры в себя, в достоинства собственных идей, в свою правоту.

Наши власть имущие гнали прочь сомнения и сомневающихся. Они демонстрировали вовне не­зыблемый оптимизм: будущее безраздельно за нами и река времени сама принесет если не их самих, то преемников к заветной гавани. Можно даже не гре­сти. Никакие аргументы и цифровые выкладки не колебали догму о неотвратимости смены эпох. Фак­ты отскакивали от этой разновидности фатализма как от стенки горох.

Возьмем германскую проблему. После подписа­ния Московского договора А. Громыко начисто вычеркнул понятия «немецкое единство» и «окон­чательное мирное урегулирование» из своего лек­сикона. Это вместо того, чтобы как-то восстано­вить позиции, по недосмотру оставленные нам же самим в укор. С соображениями, вносившими хотя бы ощущение подвижек, освежения «про» и «кон­тра», к нему невозможно было подступиться.

Новое политическое мышление, провозглашен­ное в 1985—1986 годах перестройкой, звало к инвен­таризации всех скопленных активов и пассивов. Как на текущих счетах, так и в стратегических запасни­ках. Под занавес я снова убедился: не каждый труб­ный звук надо принимать за призывной. До этого, однако, предстояло пройти еще один университет.

Пока же на рабочий стол генерального регуляр­но ложились анализы и доклады о моих встречах с компетентными собеседниками, которые вносили радикальные коррективы в официально санкцио­нированный портрет ГДР. Исходной стала записка, сопровождавшая прогноз профессора Р. Белоусова, который за три года до вступления кризиса в нео­братимую фазу предсказал: ГДР и другие страны — члены Организации Варшавского договора на рубе­же 1989—1990 годов столкнутся с экономическими трудностями, не разрешимыми собственными си­лами и чреватыми политическими, социальными и прочими осложнениями. Советский Союз сам будет находиться в это время в жесточайшем экономи­ческом цейтноте и не сможет прийти своим парт­нерам и союзникам на помощь.

Какого политика, добивающегося, чтобы в него поверили так, как он верит сам себе, обеспокоит оракульство на годы вперед? Метеослужба с ее сот­нями станций и тысячами ЭВМ не в состоянии вы­дать приличного прогноза на завтра. Сколько не­крологов загодя составлялось Е. Варгой и другими знатоками мировому капитализму? А он поднату­жился и существует себе дальше. От лукавого все долгосрочные гадания.

На следующий год М. Горбачев получил от меня записку с очередным знаком тревоги: судя по очи­щенным от пропаганды сведениям, время, когда созданная в ГДР система поддавалась модерниза­ции и лечению, истекло или истекает. Напомню, что на 1987 год пришелся пересмотр военной докт­рины Организации Варшавского договора. Ударение теперь делалось на оборонительную достаточность, и в перспективе, если бы НАТО откликнулось на политику доброго примера, виделось такое уреза­ние военных потенциалов государств, которое сде­лало бы материально невозможными агрессивные войны в Европе, в том числе вооруженные конф­ликты внутри самих блоков. На фоне качественных сдвигов в военном мышлении и планировании на­прашивался доскональный проговор ситуации во всех мыслимых азимутах. Не берусь утверждать, что какие-то обсуждения в узком кругу не состоялись. Заходила ли на них речь о неблагоприятном диаг­нозе, поставленном ГДР? Не знаю, если проговор был вообще. В контактах со мной М. Горбачев дан­ной темы не касался.

В марте 1988 года генеральный секретарь имел возможность прочитать в полученном от меня новом анализе: в любые ближайшие три месяца обстанов­ка в ГДР может быть полностью дестабилизирована. Из доложенных сведений следовало, что Западная Германия становилась все причастней к сотворению политической погоды на востоке Германии. От Бон­на во многом зависела роза ветров теперь уже не только в Западном, но и в Восточном Берлине.

В тот момент канцлер Г. Коль не счел целесооб­разным форсировать события. Он поджидал, когда плод перезреет, и даже позволил себе пригласить председателя Государственного совета ГДР Э. Хонеккера нанести официальный визит в Федератив­ную Республику.

М. Горбачев потребовал от наших посольств в Берлине и Бонне, от других ведомств максималь­но подробную информацию о германо-германской встрече на высшем уровне, многократно отклады­вавшейся ранее по настоянию советской стороны. Соотносились ли полученные им данные о визи­те с пророчеством «три месяца на полную деста­билизацию», мне неизвестно: обратная связь по-прежнему не функционировала.