Константин Коровин вспоминает…

Жаркий вечер лета. Июль месяц. Сад густо зарос зеленью. И уже не видно за ним красивой церкви «Утоли моя печали».

- Сижу я в саду с приятелями и вижу, как в калитку во двор пришел хозяин с портфелем под мышкой и с ним - миловидная дама, в белой широкой шляпе, сбоку спускалась роза ей на лицо. Хозяин прошел по саду и остановился у капельной бочки, которая была наполнена дождевой водой. Он посмотрел в бочку, и дама рукой брызнула ему водой в лицо.

Хозяин рассмеялся.

* * *

Я прошел в сад к хозяину, сказал:

- Ну что ж, Захарьин-то вылечил вас, Анатолий Павлович.

- Да, да. Совсем себя чувствую человеком. Даже разрешил мадеру с водой. Полстаканчика. Замечательный человек. Так благодарен. Совсем другой стал. Одно: на лошадь сесть нельзя. Ходи пешком. Так верите ль, что я испытал: вот с Анной Федоровной, - показал он на даму, - из «Мавритании» извозчика нанял, еду, а сам молюсь: «Господи, - говорю, - не встретить бы его. Вот увидит, что будет». Гляжу, а он напротив и катит. Я-то голову за ее спрятал. Видел он меня или нет? Вот теперь вы знаете, какая у меня забота. Я у него через неделю быть должен. Так сейчас трясусь. Если видел, ведь он меня выгонит…

Я говорю:

- А что ж, сад-то когда рубить будете?

- Не буду. Не велел.

- Как же, - говорю, - что же это за лекарство такое? Ведь вы доходный дом строить хотели.

- Не велел. Вот вам и доходный дом. «В другом месте, - говорит, - строй. А это, - говорит, - для дыхания вам необходимо. Вы, - говорит, - родились здесь, привыкли. Вам, - говорит, - сад необходим». Вот что с ним поделаешь? У меня на Тверской дом есть. А он не велит там жить. Помните - у меня в зале, когда вы Айвазовского смотрели, там зеленые обои были: так он мне самому велел переклеить белыми. «Сам, - говорит, - переклеивай. А зеленые, - говорит, - нельзя». Вот вы и возьмите: он - профессор, все видит. Но ведь и спасибо скажешь. Другую жизнь увидал. И совсем по-другому все кажется. Ну обедать иду. Яблоки, а мяса никакого. И, заметьте, - навсегда…

И он, смеясь, ушел с дамой.

А я сказал в душе профессору Захарьину спасибо, что сад-то, по его милости, не срубили.

Магистр Лазарев[488]

В Москве были замечательные люди, ученые, всесторонне образованные люди, высокой души, большого сердца, притом оригиналы и чудаки.

На семнадцатом году моей жизни, помню, когда была жива еще моя мать и брат Сергей и я учились в Школе живописи, ваяния и зодчества, как-то я почувствовал, что у меня сильно заболело горло. Была зима. И брат мой Сергей пошел искать доктора. Жили мы в то время у Сухаревой башни, в Колокольниковом переулке, в маленькой бедной квартире, окна которой приходились вровень с землей. Неподалеку от Колокольникова переулка, у церкви, был дом-особняк. Вот в подъезде этого дома жил доктор Лазарев. На дверях была прибита медная дощечка, на которой было написано: «Доктор медицины. Горло, ухо, нос».

Лазарев вошел ко мне в пальто нараспашку, во фрачном жилете, в белоснежной рубашке и белом галстуке. Огромного роста блондин, с голубыми глазами. Большие красные руки выглядывали из рукавов пальто. Войдя, он пристально посмотрел на меня, а потом на стену, на которой висели приколотые кнопками мои летние этюды и рисунки с натурщиков.

- Это ваша работа, картины? - спросил доктор.

- Мои, - ответил я.

- Очень плохо, - сказал доктор и, обернувшись, взял стул и сел против меня.

- Да, вы правы, - сказал я. - Плохо. Я не люблю их, я никак не могу достигнуть света.

- Скажите «а-а», - приказал доктор.

- А-а…

- Громче.

- А-а, - громче повторил я.

Доктор встал, написал записку и послал брата к нему на дом принести оттуда что-то, по записке. Он сидел против меня и молча смотрел.

- Горло у меня болит, - говорю я, - как больная трубка, и сильно болит. Доктор, посмотрите, пожалуйста, горло.

- Да, болит, - ответил он. - И сильно, но мне смотреть не надо.

- Как же, - говорю я. - Может быть, у меня дифтерит?

- У вас дифтерит и есть.

- Вы же не видали, - говорю я взволнованно. - А может быть, скарлатина?

- У вас и скарлатина, - сказал доктор.

«Вот так история, - подумал я. - Странный доктор, не смотрит горла».

- Вы же не видели, - говорю я, волнуясь. - А может быть, жаба у меня?

- У вас и жаба, - равнодушно подтвердил доктор.

Вернулся мой брат. Принес склянку какой-то жидкости и большую связку ваты. Я смотрел на доктора с испугом. Он взял вату, смочил ее жидкостью и велел брату вытереть себе руки этой ватой. Он вытер мокрой ватой и ручки дверей. Сказал брату:

- Вам быть в этой комнате нельзя. Он болен.

И моей матушке сказал тоже, что входить ко мне нельзя.

- Сегодня ночью у него будет сильный жар.

Он подошел ко мне, поднял рубашку и, приложив ухо к сердцу, долго слушал. Потом принес стол из другой комнаты, поставил около меня. Достав чистую скатерть, постелил на стол. Сказал:

- Я через час приеду…

И уехал.

«Как все странно, - подумал я. - Странный доктор. У меня и жаба, и скарлатина, и дифтерит. Что ж, как же это?»

Ровно через час он вернулся.