Константин Коровин вспоминает…

- А потому, - сказал Иван Иванович, - что есть романс, поэзия, а в гнилом сарае ее нет.

- Ну, как сказать! - возразил Серов.

- Так чего ж, ваше дело, пиши, што хошь, - сказал Герасим. - А вот бы списать, как глухарь на весне токует. Вот я видел эту весну, на суку сидел он, утром его солнце маленько осветило, так он то синий, то малиновый - вот краса какая! Я думал - вот бы тебе, Лисеич, эдакую картину списать, охапку денег бы дали. Я глядел, рот открымши, ей-ей. А он и улетел. Я и стрельнуть забыл, загляделся, значит. Ну, рад… пускай улетел, его счастье.

- Вот бы еще каку картину надо бы написать, - сказал сосед мой Феоктист. - Перьвое, значит, - младенца мать в люльке качает, не спит. А другой рукой веретено вертит - жисть крестьянская. Другая картина, значит, - младенец вырос: парень молодой, товарищи его учат водку пить и табак курить. Третье - женится, дети у его, а он дело бросает, на гуляньице поступает, опять же водка… Потом еще картина: он же в блуд поступает, ера кабацкая становится, по трактирам, кабакам шляется за девками, в блуд ударяется, глаза вертятся, жулит. А кругом его - черти пляшут, радуются… Вот бы эдакия картинки-то списать. Пользительно.

- Эк ты, - вздохнул доктор Иван Иванович. - Блудницы!… А без блудниц-то не прожить. Раз они есть, значит, нужны, а то на честных бросаться будут.

- А в деревнях у нас нету, - молвил Герасим, - у нас убьют…

- Пожалуй, убьют, верно, - согласился Серов.

- Народ дикий… - сказал доктор Иван Иванович.

Герасим засмеялся.

- А скажите, Герасим, - спросил Серов, - чему вы смеетесь?

- Да ведь чудно, Левантин Лисандрыч, - пошто они нужны, блудницы-то?… Господам утеха. Нужны… чудно больно! Кому нужны они, блудницы-то? Да что вы!

Стоя в дверях, слушая, рыболов и слуга мой Василий Княжев тоже, как-то шипя, засмеялся и сказал:

- В городах-то шпаны много, она заодно с хипесницами работает. Вы-то, господа, не знаете… а у нас в Москве, на Хитрове, знают. Я видал такого: барин, говорили, ученый. А у него жена. Не жена, конечно, а так. Он-то кот, а она с ним работает заодно. Он ее наводит, на кого стрелять. Кто подурей, она сейчас охать, на мужа жалуется… Тот-то, подурей, и думает, что она в его влюбившись - ну, и к деньгам дело идет. А было и такое, один ловкий такой, молодой, рассказал: «Я, - говорит, - в полюбовниках у одной был. Красивая была. А у нее муж. И вот он на меня прямо облаву устроил. Сколько я из-за нее мук натерпелся, в жулики попал. Да. Судили меня. Пришлось сознаться, хоша ничего и не воровал. Когда в окно залез - поймали. Нельзя было сказать правду… После узнал, что она-то сама мужу и сказала, будто я браслет и кольца у нее украл и еще к окну добираюсь. А из-за чего? Она-то в то время другого себе любовника завела моложе, на его браслет и кольца свои потратила, а меня научи, чтоб в окно залез… Тут-то меня и сцапали…»

По двору шла тетенька Афросинья. Бурая корова моя опять замычала - опять ей что-то по-коровьи сказала. Тетушка Афросинья остановилась, что-то ласково ответила и участливо покачала головой.

Толстовцы

Близ города Рузы, Московской губернии, жил я летом у приятеля своего, крестьянина Комаровского. По приезде к нему в глухую деревню увидел я по другую сторону небольшой речки деревянный дом-усадьбу, стоявший на возвышенности. Позади усадьбы был большой сад, а от крыльца спускались к реке тропинки. По этим тропинкам шли люди. Они несли ведра к речке и, набрав воды, уходили к небольшой деревне, поблизости от дома, где я остановился. Люди были в поддевках и рубашках, похожие на крестьян, но в шляпах, - самый характер их внешности был какой-то другой, не крестьянский.

- Что это за люди? - спросил я у Комаровского.

- Толстовцы, - ответил он. - Они здесь живут, в доме-то. Сняли на дето и живут. Их человек тридцать пять, все молодые, и девицы. Воду носят в деревню, помогают крестьянам в труде. Они - кто их знает? - молчаливые. Живут дружно, не пьют, не курят. Тихие. Да крестьяне не больно их любят. Я-то хорошо не знаю. Так, люди молодые, учащиеся, а летом в деревне хорошо, дешево, ну и живут здесь…

Я писал с натуры красками. Сидел у речки. Берега ее покрыты ольхой. Лето. Вся небольшая речка в бочагах. Два крестьянина ловят рыбу. Ходят в воде по пояс, подводят сеть под кусты и бьют по ним палкой - батают, то есть выгоняют рыбу от берегов.

С того берега реки подошел один из толстовцев и, сказав «бог в помощь», стал тоже бить палкой по берегу и по воде.

- Эва, ты… ты брось. Без понятиев пугать неча. Книжку читай, а рыбу пугать брось, - закричали ему рыбаки.

Толстовец ушел. Рыбаки вылезли и остановились около меня, смотрят, что я списываю. Раскуривают махорку.

- Что же вы его прогнали? - говорю я. - Он ведь помочь вам хотел.