Константин Коровин вспоминает…

- Да… эх, мать честная… - сказал крестьянин, спускаясь с пригорка, - ы-ы-ы… ну… сердешная, чего… От сына-то нет вести… Помер он аль жив, невесть… У меня было двенадцать рублев, так ему, когда пошел на войну отдал десять, сахару на дорогу купили, чаю, чайник жестяной, иголки, нитку, пуговиц… А то как же, надо все… А три с полтиной теперя нету, как хошь. Ну, сажай, пусть сажает, отсижу… Я уж сидел, черт с ним, с анафемой. Да это не наш лесник-то, я на объездчика попал… Старается, себя показывает перед начальством… Анафема… Осину-то жалко, она сгниет - боле ничего. Эх, трогай, грех неровный… - понукал он лошаденку.

- Я тебе дам три с полтиной, - сказал я возчику.

Он как- то сразу повернулся весь, откинулся и посмотрел на меня серыми глазами с удивлением.

- Да ну, - сказал он, - вре… Правду дашь? - Он снял обеими руками большую рваную шапку и поклонился. Помолчав, сказал: Отдам, значит, теперь им, анафемам… Только осину мне не отдадут. А я уж лучше отсижу, пущай… Я на трешницу куплю опосля пяток эдаких-то. Надо мне - и печь подпереть, да и сзади кренит избу - не упала бы, вот что… Да я уж думал - пущай падает: сына угнали… Вот одно - внук есть. Старуха тоже… Жена сынувья ушла в работницы, внука жаль… Эх, ну трогай, грех неровный… Скоро вот за мостом… дотягивай… Живот тоже - в чем душа держится… Отслужила, знать, службу, сердяга, едва идет…

У крыльца дома моего я отдал три с полтиной крестьянину и еще рублевку за подводу.

Он пристально смотрел на деньги. Сначала спрятал их в дырявую шапку, потом вынул, думал - куда спрятать. Запихал за голенище грязного сапога.

- Ну, ладно… - сказал он как-то тихо. - Вот што: я тебе, барин, возка три хворосту привезу. Оно не много, я знаю, но вот уж живот-то у меня… - показал он на лошадь, - плох… Вот кады снег падет, тады привезу, легче будет… Ты потерпи, недолгу… сдел милость… Я-то пойду отсижу. А деньги… то, се надо… Внуку портки, лапотки, сахарку надо, чего-ничего, то-се… Спасибо тебе, барин.

Вечером за чаем сидели у меня сосед мой крестьянин Феоктист Андреевич, приехавший со мной артист и слуга мой, Ленька. Феоктист сказал мне, что крестьянин, который привез меня, - Кузьма из Никольского.

- Версты четыре отселе… из деревни, бедный он, все сам через себя. Потому - с дурью он. Почитай что полгода по каталажкам сидит. От дури… То за лес - ворует, ума эстолько нет. Рубит у дороги, не хоронясь… Через лошадь свою все. Дерево выберет ядреное, а ей не свезти… Сидит. Пилит, рубит дуром. В непогоду надо, в ночь, когда ветер воет. А он прямо вот… тихо, кругом слыхать. Прямо на виду. Дурак, значит, выходит - куда ему! Ну и сидит… На станции жандару, - смеясь, говорил Феоктист, - жандару сказал: «Во, - говорит, - што. Царя, когда увидишь ежели, скажи, - говорит, - ему: полно воевать-то, на кой она ляд, война-то…» Ну што ж, его земской вызвал - ну, сидел в тюрьме, с месяц сидел. Видют - дурак, ну и отпустили.

- Ну что за охота говорить о дураках? Вот я приехал на охоту, - сказал мой приятель артист. - Хорошо бы узнать, где здесь водопой.

- Водопой? - переспросил Ленька. - Какой такой водопой?

- Ну, какой водопой, ну где лоси и олени здесь воду пьют:

- Ну, это неизвестно, - сказал я, - река здесь кругом и болота, ручьи… Много воды, кто ж их знает, где они пьют, где их водопой…

- Хороши охотники, - заметил, огорчаясь, артист. - А я был уверен, что на водопое возьму лося.

- Да ведь есть такое место, - сказал Феоктист.

- А где же? - спросил я.

- Да вот, - уверял Феоктист, - есть. Много про то я слыхал. Тут недалече, на Ремже, повыше мельницы, с версту отседа, не боле. Там, под кручей, видали лосев - по ночам пьют воду, мельник сказывал. Там лоси завсегда держутся… Глухо место, и днем нипочем не пролезешь, заросль такая и топь… беда. Там, в версте, лесник этот самый, что поймал Кузьму, живет. Вы знаете его, Кинстинтин Лисеич, вы у него картину списывали.

- Как же, знаю, - ответил я. - Андрей Иванович, человек хороший.

- Пойдемте к нему, - предложил артист.

- Ночь тихая, - говорю я, - что ж, пойдемте.

Было еще не поздно. Мутная осенняя ночь, тишь кругом. Пахло сырым листом, землей, когда мы шли краем леса у речки. Сапоги вязли в разрыхленной тропинке. Темнели леса, потеряв покров листьев. Серое небо светилось в тучах, за которыми прятался месяц. За ветхим мостом через речку показался стеной большой темный лес. Широкий проселок поворачивал кверху, и лес все становился больше и больше. С краю его мы увидели огонек в доме лесничего.

Приветливо нас встретил Андрей Иванович, захлопотала жена ставить самовар. К столу подали меду, лепешки, грибы.

- Вот рад! - говорил лесник.

- Мы к вам ночью норовили, - сказал артист. - Слышал я, что здесь недалеко водопой, лоси пить приходят.