Контакты с утопленником

Выше, все выше — просветление. Оба смотрят глазами Йоно и видят, уже пророчески, необреченно далеко. За пределами смерти, где опять носятся их корабли, белые, как птицы, с надутыми попутным ветром парусами…

Никаких потерь, значит!

Неспособный видеть вблизи, Джонатан идет на свет, к кораблям… Но тогда Дух, Который стал уже и его духом, со страшной решимостью отбрасывает его назад. Настолько более сильный — «без него я ничто, ничтожество!» Он ударился затылком о край того самого гроба, возле которого его оставил сын — бросил его — сполз медленно и даже как-то победоносно вниз. Сделал вдох, очень глубокий, изглубинный. И заревел:

— ВАААЛ!!!

И сын вернулся в склеп. Увидел его, беспомощно лежащего без движения, опустился на колени и несмотря на ужас, вызванный потрясением от того, что он натворил… ведь он думал, что тот упал от его удара, но потрясен был все же совсем другим.

Его лицо. Без кровинки, с оскаленной по-звериному верхней губой, оголенными зубами, почти впившимися в высунутый, посиневший до черноты язык, как будто эти зубы были готовы прокусить его насквозь и выплюнуть, чтобы растоптать… после того, как он встанет… Однако он не встал.

И Валентину, наверное, только казалось, что именно в эти протяжные, как вечность, мгновения его отец, пусть даже упавший здесь, возле этих гробов, по сути дела идет, делает свои очередные шаги. Неумолимо приходит к нему…

«О, не надо, оставь его… Оставьте его!»

Я уставилась… на Вала. Он стоял, прислонившись к противоположной стене. Оттолкнулся от нее, сделав усилие, и пошел по комнате. Двигался бесшумно, не оставляя даже следов, словно тень, упавшая случайно на мертвецки белый фон — покой. Дошел до окна, но не посмотрел на улицу. И на меня не посмотрел. Он никуда не смотрел.

— Он знал… что-то, — изрек он еле слышно. — Не спрашивай меня, что именно, Эми. Нечто ужасное… для меня. Мы не могли от него скрыть, и он… этим воспользовался. Его молчание стоило нам того, что мы одиннадцать лет прожили под одной крышей с ним… и его бесконечно повторяющейся кошмарной историей. А я… воображал себе, все это время был уверен, что ненавижу его, ни разу не удосужился дать ему… хотя бы чуточку того, в чем он так нуждался. Да, он не был алчным, он был не из тех, кто хочет все больше и больше. Но нельзя, шантажируя, домогаться сочувствия… Таким способом искреннего сочувствия не добиться никогда, разве не так?

Я безмолвно кивнула. У меня было такое чувство, что стоит мне только открыть рот и я закричу от чудовищного бессилия, от того, что уже ничего не поправить и не вернуть… «Весь его шантаж заключался в том, что вы оба думали, что это сделал ты! Но на самом деле совсем не твой дурацкий удар стал причиной паралича отца. Это было совсем не то, я знаю, я видела! И он, твой отец, тоже знает… должен был бы знать очень хорошо. Но он нарочно не назвал тебе истинной причины, чтобы все это время тебя мучило чувство вины, потому что своим параличом он в сущности парализовал и тебя. Сдерживал твои порывы, удерживал тебя здесь, на этом проклятом месте, чтобы Йоно, независимо от того, кто он или что — Дух, вампир, бред, ничто — мог получить тебя в наследство. Тебя самого, не он — твое, а ты — его наследство!»

Я вздрогнула. Мне было гораздо больше жаль Вала, его умышленно погубленных лет, надежд, чем жестокого конца висельника… шантажиста! Ну ладно, он у меня, положим, не вызывает сочувствия, но Тина? Она не похожа на шантажистку. Не говоря уже о Дони…