Конторщица (СИ)

Вздохнув, я повернула в длинный мрачный коридор, который освещался лишь с одной стороны — сквозь два мутно-белых стеклянных плафона свет пробивался едва-едва. В женском зале очередь была громадной, но привычные к этому женщины спокойно занимались своими делами — болтали, сплетничали, читали книжки и журналы, вязали. Одна дама принесла затертый журнал "Бурда" и все наперебой увлеченно рассматривали картинки, ахая и охая в нужных местах. Периодически кто-нибудь из них проходил в зал вместо очередной свежеподстриженной и причесанной дамы, которая гордо несла пергидрольные кудри или башню завитушек в большой мир.

Я заняла очередь, уселась подальше от всех и стала планировать свою дальнейшую стратегию в этом мире.

Итак, здесь я уже прожила чуть больше недели. Из плюсов у меня отдельный кабинет на работе (некомфортный, зато я там одна), более-менее знакомая по прошлой жизни работа и главное — поддержка Ивана Аркадьевича.

Из минусов — возненавидевшая Лидочку Щука, крошечный оклад, невыносимо скучная работа и отсутствие каких-либо внятных перспектив. А еще в лидочкиной квартире живет посторонний человек, и кто-то из близких знакомых исподтишка гадит.

Мда-с, баланс вырисовывается с явным перекосом "в минус".

Дальше я задумалась о грядущем: хочу спокойно жить в квартире на Ворошилова, обеспечить себе максимально комфортную жизнь, обновить гардероб, привести Лидочкину тушку в адекватный внешний вид. А еще очень хочется проснуться в нашем номере с видом на море в объятиях Жорки. Но это уже так, из области мифологии.

Сердце на миг ёкнуло тихой щекочущей болью.

Я тяжко вздохнула.

Как ни странно, но очередь двигалась достаточно скоро: ушлые парикмахерши организовали целый людской конвейер — пока одна клиентка в бигудях сидит под пышущим жаром феном, голову второй густо намазывают тухлопахнущей дрянью на тонкие алюминиевые "косточки", которые она держит в коробке на коленях и передает, предварительно намотав бумажку.

Моя очередь, наконец, подошла, и я попала в руки широкоплечей, лет пятидесяти женщины, с густо накрашенным алым ртом. Глаза у нее были разноцветные, но голубые тени с блестками не давали рассмотреть точно. Длиннорукая, одетая в несвежий халат с желтоватыми разводами от неотстиранных красок для волос, она жестом фокусника подтолкнула меня к креслу и вокруг шеи моментально обвилось покрывало.

— Ноги! — суровый окрик уборщицы в темно-синем халате заставил меня буквально подскочить на вертлявом кресле. Недовольно стуча и шваркая шваброй, она кое-как вымела из-под кресла целую гриву спутанных волос предыдущей клиентки.

Сервис, однако.

— Что будем делать? — равнодушно задала вопрос парикмахерша, без спросу стянув с меня берет и ероша пальцами-сосисками пергидрольные лидочкины кудряшки. — Химия, покраска, понятно. Стричься как будем?

— Мне только стрижку, — заявила я.

— Так отросло же все, — удивилась тетка и достала расческу. — Тут надо однозначно красить. А то плохо смотрится.

— Не надо, — торопливо ответила я. — Подстригите меня, пожалуйста, на длину отросших волос.

— И что это за ерунда получится? — удивилась она. — Никогда так не стриглись.

— Будешь как тифозная, — густо хохотнула ее коллега от соседнего кресла, крашенная с "начесом" парикмахерша с одутловатым лицом, которая как раз намазывала шевелюру какой-то тощей девицы с выпирающими ключицами.

— Давай, я "легкую" химию сделаю? — великодушно предложила "моя" парикмахерша, запустив гребень в многострадальную лидочкину шевелюру. — Будет красивый объем. А подстричь каскад можно или даже гарсон. Хотя нет, гарсон на твою густоту не сядет.

— Не надо, — уперлась я, — состригите мне все, до отросших волос.

— Так ты же лысая будешь! — громко возмутилась тетка. — Где это такое видано! А потом люди начнут говорить, что Люба криворукая.

Народ, услышав шум, с любопытством подтянулся поближе к нам.

— Еще раз повторяю, — терпеливо пыталась объяснить я, — мне нужно…

— Да мало ли, что кому нужно! — рявкнула Люба. — Я тебе русским языком сказала — такое уродство стричь не буду! У нас, между прочим, репутация!

— Вы не имеете права, — окончательно потеряла терпение я. — Или стригите, как я хочу, или несите жалобную книгу!

— Ага! Разбежалась! — злобно ощерилась та и сдернула покрывало, — Иди, давай, отсюда, жалобщица, не задерживай очередь.

Я растерянно оглянулась, но на лицах женщин не нашла ни понимания, ни поддержки. Одни откровенно злорадствовали, другие возмущались, причем мной.

Поняв, что толку не будет, я встала с кресла и вышла в коридор, натянув берет обратно. Выйдя в вестибюль, который соединял правое (мужское) и левое (женское) крыло, я замешкалась, не зная, что делать дальше. Обычная короткая стрижка, которую носят многие женщины в мое время, здесь была воспринята как оскорбление великого искусства парикмахерства.

Дичь какая-то!

В общем, расстроилась я капитально. Придется теперь ждать, когда волосья отрастут на приемлемую длину, а до тех пор, видимо, буду париться в берете или носить косыночку, что ничем не лучше.