Контрабандисты Гора

— Конечно, меня это волнует, — поспешила заверить его я. — Ведь это в ваших руках находится плеть.

— Что за власть, — раздражённо спросил он, — прячется в этом маленьком, мягком, фигуристом теле, в лодыжках, плечах, движениях рук, подъёме головы, взгляде, в мягком блеске глаз, в дрожании губ.

— Рабыня ничего не может поделать с тем, кем она является, — сказал я.

— То есть для тебя это ничто, — спросил он, — то, что Ты вывернула наизнанку моё сердце, то, что Ты мучила меня по ночам и изводила днём, то, что Ты порвала меня пополам, заставив меня бороться с желанием?

— Рабыня не может возражать против того, чтобы быть желанной, — заметила я.

— Какую власть Ты имеешь надо мной! — в гневе закричал мой похититель.

— У меня нет никакой власти, — ответила я. — Я на коленях перед вами.

Мужчина взвыл от ярости, схватил свой рюкзак и, к моей тревоге, выхватил из него плеть. Он швырнул этот атрибут футов на пятьдесят, если не дальше и приказал:

— Принеси её так, как положено приносить плеть!

Встав на четвереньки, я подползла к плети, опустила голову и, взяв зубами длинную рукоять, рассчитанную, чтобы можно было держать её двумя руками, вернулась к нему и подняла голову. Когда он забрал у меня плеть, я снова встала на колени, откинувшись на пятки, выпрямив спину, втянув живот, расправив плечи, подняв голову, положив руки ладонями вниз на бёдра и широко расставив колени, как подобает рабыне того вида, которой, как я узнала, я теперь была.

— Я думаю, — сказала я, глядя на него снизу вверх, — Господин просто влюблён в свою рабыню.

Он замахнулся плетью, и я в страхе зажмурилась, ожидая удара. Но удара не последовало. Когда я открыла глаза, я увидела, что его рука дрожит от гнева, но затем он опустил плеть. Он выглядел угрюмым и насупленным. Я вовсе не хотела разозлить его. И уж тем более я не хотела оскорбить или унизить его. Но настолько ли это невероятно, что свободный мужчина мог бы полюбить рабыню? Должны ли его за это высмеивать его товарищи и презирать свободные женщины? Почему мужчина может испытывать приязнь к слину или кайиле, но не к рабыне? Впрочем, подумала я, рабыня это другое. Её следует презирать, пренебрегать и держать в бесчестье, поскольку она — рабыня.

Он грубо сунул плеть к моим губам.

Я была напугана.

Разумеется, это не было действием того, кто мог бы испытывать тёплые чувства к рабыне. Насколько глупым теперь казалось моё замечание мне самой. Я что, забыла о том, что была рабыней?

— Тебя что, не обучали? — процедил мой похититель.

И я принялась проявлять внимание к плети, целуя и облизывая её упругую кожу. Я делала это мягко, медленно, нежно, тщательно, покорно, почтительно и, боюсь, обольстительно. Наконец мужчина убрал плеть от моего лица, и я откинулась назад, приняла прежнее положении и замерла в ожидании. Если девушка недостаточно хорошо обслужит плеть, то ей следует быть готовой к тому, что плеть хорошо обслужит её.

К моему облегчению он спрятал, так и не применённый и даже не развёрнутый инструмент дисциплины, назад в свой рюкзак.

Церемония целования плети может быть прекрасным ритуалом, к котором рабыня признает свою покорность, своё подчинение доминированию мужчины. Это может быть очень красиво. Плеть, конечно, сама по себе, является символом доминирования. Судя по тому, с какой грубостью плеть была поднесена к моим губам, у меня не осталось никаких сомнений в том, что мои предположения относительно того, что мой хозяин мог бы питать к своей рабыне некие тёплые чувства, имели мало общего с реальностью. Фактически, это действие было больше выражением раздражения или презрения, признаком того, что владелец мог бы отнестись неодобрительно, и быть не в состоянии терпеть недозволительную самонадеянность со стороны своей собственности, простого животного.

Я должна была бы лучше думать, прежде чем что-то сказать.

— Ты думаешь, что в рабыню можно влюбиться? — спросил он.

— Простите меня, Господин, — попросила я.

— Рабыню, — сказал мужчина, — следует доминировать, подчинять, использовать для работы и удовольствий, пока она не заплачет и не закричит от потребностей.

— Да, Господин, — не стала спорить с ним я.

— А тебя следовало бы выпороть, — добавил он.

— Так выпорите меня, — предложила я, — чтобы я смогла ещё лучше уяснить, что я — ваша.