Контракт со смертью

Попасная стратегически важна: рукой подать до Артёмовска (Бахмута) и Соледара, где земля дыбится взрывами. Здесь пылили чумацкие шляхи и в стародавние времена пролегал «секретный казацкий шлях» из Запорожской Сечи на Дон. Попасная, по сути, ключ к Бахмуту, который крепко запирает пути на запад — Славянск и Краматорск и далее на Барвенково; на юг через Горловку на Донецк; на восток — к Луганску; на север — к Лисичанску, Рубежному, Северодонецку. Не случайно бои шли за неё всю весну и даже в начале лета — «зачищали», отбивали бесконечные контратаки, сами «отжимали территорию»: не километрами, нет, а метрами, обильно сдабривая их кровью.

От Первомайского к Попасной несколько «направлений»: относительно получше, но небезопасно; похуже, но спокойно — колыхайся себе да колыхайся часа полтора. Есть ещё более-менее пригодная дорога, но кружная и долгая, и опять-таки в любом случае последние пять километров ты всё равно потенциальная мишень. Прямо как на росстани у Вещего камня: «Направо пойдёшь — коня потеряешь, себя спасёшь; налево пойдёшь — себя потеряешь, коня спасёшь; прямо пойдёшь — и себя, и коня потеряешь». Выбрали путь из категории «и себя, и коня потеряешь», зато короткий, быстрый и «фестивальный» — укры выражали радость нашему появлению довольно громко.

Никакая фотография не передаст того ощущения опустошения, безысходности, трагизма мёртвого города, и вновь и вновь мысленно спрашиваю себя: зачем? Ну почему человек так безрассуден и жесток, чтобы убивать себе подобного и уничтожать созданное им?

До войны в Попасной жили почти двадцать тысяч человек, сейчас едва по пальцам пересчитать. Всё лето и почти до самой осени задыхались от трупного запаха. Сейчас он ушёл, а вот тела погибших остались — не хотят покидать свой город. В квартире, куда заглянул в поисках снайперской «лёжки» — пару дней назад из этого дома «работал» какой-то «бессмертный», — едва не споткнулся о тела мужчины и женщины. Уже высохшие, мумифицированные тела когда-то человеческого счастья. Муж и жена. Старики. Забытые. Непогребённые.

Во дворе обступивших развалин могила украинского солдата. Похоронили его ребята из батареи Володи Ермака, нашего земляка. Они наткнулись на погибшего в развалинах, перенесли во двор, выкопали могилу, похоронили, насыпали холмик, поставили самодельный крест из спинки кровати и даже табличку с именем прикрепили (документы в кармане нашли, но забирать не стали). Артиллеристы — сплошь луганчане, кто-то своих близких потерял, кто-то друзей, а вот ненависть не ожесточила, хотя воюют с четырнадцатого, с самого начала.

Спросите, почему не похоронили стариков? После боёв погибших только с улиц убирали, а тех, кто в домах да квартирах лежали, оставили на потом, да только гражданской власти нет, а военным недосуг. И потом надо место определить, где хоронить, идентифицировать погибших, списки составить… Тут не до живых порой, а что уж говорить о мёртвых…

* * *

Попасная. Бои на уничтожение без поправки на человечность. И всё же… Многоэтажка захвачена нами как раз напротив многоэтажки укров. Один на один, дом на дом, остальные заняты соседями. Считали, что напротив укры, а оказалось… Короче, договорились выпустить «мирняк». Пока жильцы выходили, с той стороны спросили:

— А вы Лукашенко любите?

— Да не то чтобы очень, но нормальный мужик, хоть и крутился, как вошь на гребешке. Но батька всё же, за государство своё радеет. Вот Эрдоган тоже тварь конченая, но уважаем — государственник всё-таки!

— Вражина он. Русне продался.

Поговорили. «Мирняк» шарахался по двору, пытаясь скорее выбраться за стены, которые вот-вот начнут стрелять в упор. Тишина нависла, и тут мы рванули сначала «рапирами» прямой наводкой, затем «шмелями» ударили, подствольниками да ручными гранатами заполировали.

Когда ворвались на второй этаж, в комнате в кресле ошалело крутил головой контуженый командир обороняющихся. Его ноги выше колен свисали лохмотьями и истекали кровью.

— Промедол вколи, умереть хочу в сознании.

Промедол на вес одной унции золота, целое состояние, его не видели с начала февраля, к тому же жить белорусу осталось не больше четверти часа. И всё же Гриша вколол ему в бедро прямо через штанину заветную ампулу противошокового. Командир перестал крутить головой, и взгляд осмыслился. Он не просил пощады или отправки его в госпиталь. Он уходил из жизни с достоинством и какой-то внутренней гордостью непокорённого. Попросил лишь об одном:

— Добейте, мужики, Христом Богом прошу — добейте.

Просьбу выполнили.

Оказалось, что оборону дома держали белорусы. Не бандеровцы, не свидомые — наши братья-славяне — белорусы. Точнее, белорусские националисты. Их предков гнобили именно бандеровцы и немцы, а они просто ненавидели русских. Почему? За что?!

А дом мы всё-таки взяли. И квартал затем. А потом и весь город. Только ненависть всё-таки осталась жить…

Господи, ну за что же?!

* * *