Конвейер неправильных желаний (СИ)

— И смысла не вижу во многом без лупы.

По взглядам на мир — инвалид второй группы!

Ни кола, ни двора, ни фига, ни шиша,

Только в теле здоровом больная душа!

Отношусь ко всему максимально нахально,

И знаешь что, папа, мне как-то нормально! — дерзкий выкрик прямо в глаза только что открывшему двери Пустоты отцу, и пошла моя любимая часть:

— Каждому — своё, в итоге,

Папа, я — негодяйка!

И пусть мои мечты убоги,

Папа, я — негодяйка!

Но если жить, то жить в кайф!

Папа, я — негодяйка!

But it’s my life, papa! It’s my life!

— Накрученная и несклоняемая,

Как бигуди! В шоколаде я, в шоке люди

Годами пытались понять меня. Но никак!

Я для них — тайна, как светофор для дальтоника,

А по сему выходит, что папа

Напрасно мне -надцать лет на мозги капал

Страшный, как Кабал. Тощий, как Индия.

В дереве генеалогии, как Минотавр в лабиринте,

Я палюсь! Да, но есть и плюс!

Это моя норма! Этого признать не побоюсь!

И бесспорно для меня Happy End —

Это либо жёсткое порно, либо Зомби Лэнд

It’s my life, Па! И вот в сборе банда

Музыкальная, как древний там-там!

В одном выходит был прав папа:

Как там говорится? Ах, да: в семье не без мутанта! — И, скорчив страшную рожу, показала язык всем, кто сейчас смотрел на меня: отцу, Игорю Павловичу, одноклассникам. Всем!

— Каждому – своё, в итоге!

Папа, я — негодяйка!

И пусть мои мечты убоги!

Папа, я — негодяйка!

Но если жить, то жить в кайф!

Папа, я — негодяйка!

But it’s my life, papa! It’s my life!

— Признай меня уже такой, какая я есть! — Выкрикнула я, расставляя руки в стороны и падая прямо в руки толпы.

Я смеялась и радовалась, пока люди несли меня сначала по залу, а просто рандомно катали на руках. И я веселилась и смеялась, не смотря на дикую головную боль, головокружение и тошноту.

Резко соскакивая с чужих рук, я не видела ничего перед собой — лишь смазанную картинку, пока неслась сквозь толпу к туалету.

А уже там, сблёвывая в раковину кровь и немного своего желудка, я все равно улыбалась. Стирая слезы и кровь с лица улыбалась, потому я уже знала, что делать дальше. Уже знала, что скажу отцу, что слышал мои слова и мое выступление. Что скажу проклятому Игорю Павловичу и его внучку. И что скажу учителю. Что скажу им всем.

Я уже всё для себя решила.

Теперь я знала, как жить дальше.

— Твои выходки бесцеремонны!

— Бла!

— Ты опозорила фамилию Громовых!

— Бла-бла!

— Ты отправляешься в закрытый пансионат до совершеннолетия!

— Бла-бла-бла!.. Стоп, что?

========== 22. “Финиш. Взлетаем” ==========

— Поздоровайтесь с Беатрисой, вашей новенькой одноклассницей! — радостная и светящаяся, как свеженачищеный чайник, директриса придерживает меня под локоть, чтоб я не вытворила что-нибудь эдакое. Но вторая-то рука у меня свободна.

— Можете не здороваться! — и стопка листков, что секунду назад лежала на столе математички, летит ей в лицо.

Интересно, сколько заплатил ей отец, что даже после того, как я унизила ее подобным образом перед целым классом, она всё равно улыбается мне. Улыбается, ломая скулы, совершенно не натянуто. Видно, там действительно была невъебенная сумма. Единственное, что останавливало меня от членовредительства — уголовный кодекс, который прижимал. Конкретно так. Была б моя воля — сожгла бы к хуям этот пансионат, но нельзя.

Перед отъездом мне тонко намекнули, что, если со школой вдруг случайно что-то случится, то меня вообще больше никогда не найдут. Слова были услышаны, батя прямым текстом послан нахуй, а я втащена в машину и увезена хуй знает куда.

Вся культура вышла из меня ровнехонько в тот момент, когда меня приложили головой об крышу машины, чтоб запихнуть сопротивляющуюся меня в салон.

Поэтому сейчас я стояла перед двадцатью девушками в идеально наглаженной форме, косами на длинных волосах и бантами, и я неосознанно тянусь рукой, чтобы пригладить топорщащийся пушок на затылке.

— Ну что, сучки, готовы прогибаться?

Судя по недобрым взглядам, они были готовы.

Злобная ухмылка расползалась по потрескавшимся губам, и я уже приготовилась творить чудеса, чтобы поскорее вылететь отсюда.

— Громова! — набатом разносится по стенам визгливый голос директорши, а я, весело улыбнувшись соседкам по комнате, спрыгнула со своего второго этажа, поправляя фланелевую юбчонку.

На огромной, только что отремонтированной стене, прямо напротив главного входа, красовалась красивая надпись, написанная по всем правилам каллиграфии: «Директриса — продажная шлюха, которая сосет за бабки. Громова Беатриса Игоревна». И подпись оставила, чтоб, не дай боже, не спутали меня с кем.

— Громова! — Ну кто ж знал, что именно сегодня приезжает стандартная проверка от государства? Я, конечно же! Иначе зачем всю ночь маркерами выводить и красить все это с фонариком с телефона.

Но меня, вопреки всему, не выгнали. И после второй такой шалости не выгнали. И после третьей. И после четвертой. И после шестой. И после десятой.

Идеи в конце-концов, кончились. Просто не было ничего, что я бы не использовала.