Копья летящего тень

— «Глаза твои движутся днем и ночью, твой правый глаз — солнце, твой левый глаз — луна», — продолжила она тут же слегка ожившим голосом и, пока я собирался иронизировать; мол, очень уж напоминает пароль и ответ, пояснила: — Это гимн в честь великого Пта. Его записали на папирусе при двадцать второй династии, но родился он раньше, в Древнем царстве.

При этом, вероятно, подразумевалось, что всякому должно быть ясно, кто такой Пта, сколько было династий и о каком царстве речь.

Несколько задетый, я хотел изящно отомстить за такую гостью Анатолию, но тот увлекся «Выдающимися портретами античности».

Откинувшись на спинку кресла, решил уточнить у египтянки, а заодно и разговор завязать — не сидеть же молча. И тут она, наконец, посмотрела на меня. Снова покачнулись стены комнаты, уплыла куда-то книжная полка вместе со стоявшей на ней коллекцией подсвечников, а на ее месте возникла таблица из трех столбцов: «Период», «Династия», «Годы», «Древнее царство — III–IV династии — ок. 2686–2181 до н. э.»; «XXII династия — поздний период — ок. 935–730 до н. э.». И вслед за этим я увидел все лики властелина единого Египта Пта, могучего Пта, давшего свою силу всем прочим богам и их божественным духам Ка; ибо Пта — это язык и сердце Десяти богов; и он в телах и в устах не только богов, но и людей, и животных.

Затем покачнулось, словно марево, и это видение, и стало медленно расплываться, рассасываться, как струйка дыма в воздухе, и вдали показались очертания построек, храмов, среди которых выделялся своим величием грандиозный храм бога Пта, украшенный барельефами и огромными статуями сфинксов; тени полуразрушенного «города мертвых», узнаваемого по пирамидам.

Все это стремительно приближалось, словно я стрелой летел к Мемфису; вот уже видны фигуры людей в богатых убранствах; внутри большого закрытого двора они мерно шествуют за священным черным быком Аписом, живым воплощением Пта, а оракул, зорко следящий за поведением почитаемого животного, готовится обнародовать свои предсказания.

Как ярко сверкает золотой диск, закрепленный между рогами быка! Я перевожу взгляд с него, этого слепящего диска-солнца на лица шествующих жрецов, медленно проплывающие, как в цветном, но немом кино, затем возвращаюсь к одному из них и буквально впиваюсь в него: знакомое! Где я его видел, где, где, где? — все быстрее и быстрее стучит в голове серебряный молоточек, и я понимаю, что если сейчас же не вспомню, то этот молоточек пробьет мой череп изнутри. Сжалившись надо мною, бритоголовый обладатель шкуры пантеры и золотого перстня с именем богини Мут приоткрыл дотоле опущенные, как во сне, веки, скользнул взглядом по толпе, в которой я оказался, но которой до сих пор не замечал, и на лбу моем мгновенно выступила испарина.

Еще миг, и взгляды наши сплелись, как сплетаются длинные лианы, которые можно только разрубить, но не разорвать. Защищаться было поздно — промелькнувшая искра уже превратилась в лазерный луч, по которому, как санки по чистому льду, устремилась в бездонные тоннели его зрачков моя внутренняя сущность, без которой я становился лишь оболочкой, живущей по привычке. С губ слетело едва слышное, благостное: «Ка…» Я почувствовал на плече чью-то ладонь.

— Уснул, что ли?! — тряс меня Анатолий. — Во-первых, все готово, пора «чокнуться», а, во-вторых, Маат рассказывает…

«Скоро и сам «чокнусь»», — через силу подумал я, пытаясь понять, о чем говорит темнокожая гостья.

— …Ка, — продолжала та глуховатым, как из подземелья голосом, — это жизненная сила человека. Когда человек умирает, Ка остается жить, сохраняя тот же облик.

— Как душа, на небе? — подал голос Алексей.

— Не обязательно, — ответила египтянка. — Ка — в переводе на ваш язык значит «двойник». Правда, есть еще Ба — «просветленный», Шуит — «тень», Рен — «имя». Все это — бессмертное, вечное Ка, живущее и рядом с богами, и среди людей. Оно может жить отдельно от человека, но может к нему и вернуться.

— Получается, что ваш бог позволяет людям оживать? — поинтересовался Володька, которому только уважение к Анатолию, приведшему египтянку, не позволяло сказать ей, что с точки зрения физики та говорит ерунду.

— Почему же — наш бог? — возразила так и не изменившая позы египтянка. — Бог един для всех религий и для всех людей равный. Не на картинах, понятно, ведь мы изображаем не бога, а всего лишь свое представление о нем.

— А мне казалось, что бог в самом человеке, а не вне его, — решил и я вставить слово с желанием не столько сказать что-то новое, сколько проследить за реакцией гостьи, — в том смысле, что вне существует некая вечная сила, условно называемая богом, но истинный бог — нравственная вера самого человека в эту силу.

Маат не реагировала, будто знала, что фраза была сказана специально для нее, и не хотела прикасаться к осторожно закинутому крючку. Зато тут же отреагировал физик Володька, уже успевший приложиться к рюмке и теперь спешно закусывающий:

— Ну, сокол ясный, это не дело: во что верю — то и бог. Я вот в физику верю, так что, получается, что мой бог — физика?