Копья летящего тень

— Да странная она какая-то! — недоуменно воскликнул его голос на том конце телефонного провода. — Чуть не до утра стояла на коленях, уставившись в окно. У нас двери, ну, ты знаешь, со стеклами, все видно. Я два раза вставал ночью — она все в той же позе. Ну, думаю, кто их знает, этих египтян, может, молится так. А ближе к утру слышу — стонет. Ну, думаю, привет, домолилась, этого мне только не хватало! Халат накинул, и туда. Дверь тихонько приоткрываю — стоит на коленях, раскачивается, глаза закрыты и постанывает. Ну, что делать? То ли прихватило, то ли в экстаз вошла. И окликнуть нельзя — получается, вроде подглядывал, и уснуть нельзя — а вдруг ее кондратий хватит? Я, значит, воду в туалете спустил, на кухне холодильником похлопал, посудой позвякал, выхожу в коридор — стоит. Спасибо, говорит, за гостеприимство, мне пора на самолет. Ну, у меня, понятно, челюсть отпала. Чаю, говорю, хоть попей, а я тем временем такси вызову, какой аэропорт? А она, представляешь, говорит: это теперь не важно, спасибо мол. Ну, и слиняла. Лифт только загудел, и привет. Ольга ни за что потом обругала, как будто я ее силком должен был кормить. Шеф еще завтра привяжется — куда дел?

Через два часа позвонили из библиотеки, сказали, что Людмила упала со стремянки и сломала ногу. Слава Богу, хоть запомнили номер больницы, в которую ее увезли накладывать гипс.

С тех пор прошло два месяца. Все нормально, если бы не эта странность: посмотрю на кого-нибудь, и сразу представляется, что человека ждет. Никогда не думал, что от этого можно так уставать. Неужели она действительно успела отомстить, жрица египтянская?! Ничего, даже если не пройдет, искать ее не стану — научусь не смотреть на людей, и всего-то. Лишь бы он меня еще раз не нашел, как его там, Нитагор египетский.

А детей мы с Людмилой решили не заводить больше. После того, как дочка месяц назад объявила, что они с каким-то там Виталиком узнавали — оказывается, в некоторых случаях расписывают и в шестнадцать лет.

Жену, конечно, сразу заинтересовали эти «некоторые обстоятельства», а я почему-то спросил лишь:

— А он не египтянин, Виталик твой?

— Ну ты, па, даешь! — не то восхищенно, не то возмущенно, отреагировал мой ребенок. — Своих, что ли, мало?

— Ну и с Богом, — вздохнул я облегченно под недоуменным взглядом жены. — Веди знакомить, только лучше в воскресенье, а то в субботу я занят, «мальчишник» там у нас намечается.

И специально для Людмилы уточнил:

— Деловой! Кооператив сколачивать будем. Сама видишь — свадьба грядет, расходы, внуков растить надо, а у этих откуда деньги? Они ж не о будущем думают, а о настоящем. Как будто будущее кончилось.

— Ну ты, па, даешь! — на сей раз определенно одобрительно отреагировала дочь, заглядывая мне в глаза.

А глаза у нее, надо сказать, мои — зеленые, «кошачьи». Утонуть в них, конечно, не утонешь, но посмотришь — и весело становится.

— А чего для будущего-то надо? — подначивает она, видя, что нравоучений по поводу их ненормальной свадьбы с моей стороны не последует.

— Ну-у, — начинаю я мямлить и вдруг философски изрекаю, — во-первых, само по себе будущее, во-вторых, человек для этого будущего.

— Человек уже есть! — весело заявляет дочь, целует меня в щеку и от двери кричит, убегая, наверное, к своему Виталику: — Да вы не переживайте, у нас пока только роман взглядов! Чао!

И остаемся мы с женой на кухне вдвоем: она, почему-то особенно внимательно изучающая меня, и я, отводящий взгляд и делающий вид, что меня очень интересует текущая за окном жизнь.

А под окном у нас, как назло, рынок, на котором всегда полно народа. Поэтому приходится смотреть на небо. Впрочем, когда привыкаешь, очень любопытно: днем облака, никогда не повторяющие друг друга, а ночью — звезды, то о чем-то мерцающие, то пытливо, не мигая, вглядывающиеся в тех, кто, подобно мне, наблюдает за ними.

Иногда даже мурашки по телу — то ли от ночной прохлады, то ли это звезды лучами покалывают.

1991

ГОРОД САМОУБИЙЦ

Когда лет десять назад я начинал заниматься проблемой самоубийств — собрал информацию, размышлял над статистикой и над причинами явления, — окружающие относились к моему увлечению с некоторой настороженностью и даже испугом. Затем привыкли, и теперь, признав во мне специалиста, время от времени приглашают выступать перед аудиторией, консультируются.

Да, Альбер Камю был совершенно прав, утверждая в своем «Мифе о Сизифе», что «есть одна-единственная действительно серьезная философская проблема: самоубийство. Решить, стоит ли жизнь труда жить или не стоит, значит, ответить на основной вопрос философии».

Конечно, и сам я не отвечал на этот вопрос, но, как честный исследователь, пытался понять, почему он возникает у одних, доводя до трагической развязки, и не приходит в голову другим; а если и приходит, то тут же ими по здравому размышлению отменяется.