Копья летящего тень

И почему уровень суицида в одних странах низкий (в Великобритании — десять человек в год на сто тысяч жителей), а в других очень высокий (в Южной Корее — сорок девять человек на те же сто тысяч населения).

Условия жизни разные?

Но тогда почему даже на территории одной страны есть места, где уровень самоубийств — самый высокий в мире (как на Крайнем Севере: до девяносто человек, что не вписывается ни в какие рамки) и места, где он радующе низок (Армения — 2,4; Азербайджан — 4,1)?

И почему даже благополучные в этом отношении США при десяти-двенадцати самоубийцах на все те же сто тысяч ежегодно теряют более двадцати тысяч населения?

Мне понятны были причины, толкающие на этот шаг, как подростков и престарелых (в этих группах суицид очень распространен), так и врачей-психиатров, самых «суицидных» среди всех врачей.

Иногда, глядя на свои таблицы, я приходил в ужас, осознавая, что статистика фиксирует только совершенные акты, в то время как на одного самоубийцу приходится семеро пытавшихся свести счеты с жизнью (тут уж рука не поднимается написать: «неудачно») и двенадцать думающих об этом.

Но вот не так давно студентка, в общем признавая важность темы, спросила, а что толку в этих исследованиях, и нравственны ли они: ведь жить или не жить — личный выбор каждого.

Это ее «личный выбор» меня так взбесило, что я едва не взорвался и не стал говорить об оскорбленных, униженных подростках с еще не устоявшейся психикой, о покинутых одиноких стариках, обреченных на голод, о социальных несправедливостях, «борьбе за существование», в которой, увы, немало проигравших; не поминая уж о прочих кризисах — творческих, интимных, даже экономических: вешаются и от нищеты.

Но, помнится, сдержался, и порекомендовал пышущей радостью жизни юной оппонентке задуматься лишь над двумя цифрами: в течение одного и того же года, восемьдесят девятого, в Перми на 266 убийств, о которых писали газеты в статьях о разгуле преступности, приходилось 362 самоубийства, о которых естественно, общественность и не знала. Но ведь — на 136 человек больше сами на себя наложили руки! Не считая «неучтенных», вписанных в графу «несчастный случай» — попали под автомобиль или утонули в реке (а вдруг — бросились, или — утопились?).

Так что вряд ли — «личный» (мало ли кто довел, включая и само государство).

И уж точно — не «выбор» (какой же тут выбор, если жить не осталось сил, несмотря даже на инстинкт самосохранения?!).

Так ответил я ей, завершая лекцию, и долго потом успокаивался, нервно раскуривая трубку на скамейке университетского скверика.

Но, видимо, девица была исчадием ада, или подружкой Люцифера, или посланцем других смутных сил. Заронив зерно очередного сомнения, она исчезла, выйдя замуж за араба и предоставив мне наблюдать, как из этого зернышка стал пробиваться росток, на глазах превращаясь в разветвленный колючий куст, царапающий меня изнутри.

Дело заключалось даже не в «личном выборе» — на сей счет я был тверд. Да, есть условные аксиомы: наследственность, психические расстройства, хотя и здесь «выбор» не личный, он предопределен. Я был убежден, что покушения на самоубийства — следствие состояния общества. Здоровому, счастливому, защищенному человеку незачем расставаться с хорошей жизнью, если она хороша.

Девица та, дай ей, конечно, Бог благополучия, циничным своим словосочетанием сдвинула какой-то камешек во внутренней моей пирамиде, и через образовавшееся отверстие я стал видеть не цифры — сколько-то там человек на сто тысяч населения и сколько процентов, а — самих самоубийц.

Сначала я даже не понял, что произошло. Помню — как это было. Добыл очередную годовую сводку по Австралии — одиннадцать человек. Чтобы понять, сколько же всего тысяч жителей лишился остров, пошел в библиотеку — узнавать общую численность австралийцев. Пока шел — всего-то два лестничных пролета и длинный коридор — в сознании почему-то появлялись и гасли фотографии, похожие на застывшие кадры кинохроники. «Странность какая!» — подумал я, зная, насколько трудно придумать чужое лицо; а в том, что я никогда не встречался с проплывающими перед внутренним взором людьми, сомнения не было: милая, добрая старушка с глубокими морщинами; истеричный парень лет двадцати; прелестная белокурая бестия, за которой бегает, наверное, десяток поклонников: сколько ей — семнадцать, девятнадцать?

В течение дня несколько раз то одно, то другое лицо из непонятного этого пасьянса всплывало в голове (уж точно, что не в памяти — я их не помнил, хотя к вечеру и сам стал в этом сомневаться), и только ночью до меня дошло: их было одиннадцать!

Стоило осознать это, как, будто из рога ненужного мне изобилия, стали появляться новые и новые лица. Ни снотворное, ни водка не помогли. К утру, измученный, я понял, что увидел всех, кто покончил с собою в Австралии в течение года.