Корабль невест

Она взяла сигарету. Он дал ей прикурить, специально держа спичку так, чтобы ей не нужно было к нему наклоняться. А она вдруг поймала себя на том, что не может отвести глаз от его рук.

– Я видел вас за капитанским столом, – как бы между прочим заметил он.

– А вот я вас – нет. – Хотя она высматривала его. Несколько раз.

– Я и не должен был там находиться.

Голос его звучал очень странно. Она сделала затяжку, чувствуя себя страшно неловко.

– Обычно он не приглашает за свой стол женщин.

От этих слов она похолодела.

– Вот чего не знаю, того не знаю, – небрежно ответила она.

– За это плавание он еще ни разу такого себе не позволял.

– Вы мне что-то хотите сказать? – спросила она и, увидев его пустой взгляд, поняла, что чувство неловкости разом исчезло. – Ну конечно же, вас интересует, почему из всех женщин именно меня усадили за капитанский столик, да?

Он упрямо выпятил подбородок. На секунду она вдруг увидела, каким он был в детстве.

– Я просто… полюбопытствовал. Я приходил к вам давеча днем. И вдруг увидел вас… у каюты капитана…

– А! Теперь понимаю. Вы вовсе не интересуетесь. Вы просто намекаете.

– Я не хотел…

– Итак, вы явились сюда, чтобы учинить мне допрос о стандартах моего поведения, да?

– Нет, я…

– Ой, и что же вы сделаете, морпех? Доложите капитану? Типа шлюха она и есть шлюха. Что с нее взять?

При этом слове оба замолкли. Она нервно прикусила губу. А он стоял рядом, расправив плечи, словно нес караул.

– Зачем вы так со мной говорите? – тихо спросил он.

– Потому что я устала, морпех. Устала оттого, что каждое мое движение осуждается невежественными людьми, которые считают меня ущербной.

– Я вам не судья.

– Черта с два не судья! – внезапно рассвирепела она. – Я больше не собираюсь объяснять, что к чему, если они не считают необходимым видеть…

– Фрэнсис…

– Вы не лучше всех остальных. А мне почему-то казалось, что вы другой. Мне казалось, вы понимаете, что я собой представляю. Бог его знает почему! Бог его знает, почему я именно вам решила доверить свои чувства, которые вы не способны…

– Фрэнсис!

– Что?

– Я сожалею о том, что сказал. Я просто увидел вас… и… Мне очень жаль. Правда. Просто столько всего сразу навалилось… – Он замолчал. – Послушайте, я хочу, чтобы вы кое-что знали. Именно поэтому я и пришел. На войне я делал такие вещи… за которые мне сейчас стыдно. И я не всегда вел себя так, что люди – люди, не знающие обстоятельств дела, – меня одобрили бы. Но это относится и ко всем из нас, даже, быть может, и к вашему мужу. – (Она молча смотрела на него.) – Это все, что я хотел вам сказать, – закончил он.

У нее разболелась голова. Она оперлась о стенку, ей казалось, что пол ходит ходуном.

– Мне кажется, вам лучше уйти. – Она не могла заставить себя посмотреть на него, хотя и чувствовала на себе его взгляд. – Спокойной ночи, морпех.

Она подождала, пока его шаги не затихнут в конце коридора. Качка никак не отразилась на их ритмичности, и она прислушивалась к их мерному звучанию, пока наконец хлопнувшая крышка люка не сказала ей, что он ушел.

Тогда она зажмурила глаза, крепко-крепко.

В центральном машинном отделении, под ангарной палубой, треснула форсунка номер два топливного насоса высокого давления, обеспечивающего подачу топлива в паровой котел, – возможно, вследствие износа, слишком сильной нагрузки или злого умысла корабля, мстившего за то, что его собираются отправить в утиль. Крошечная щелочка, длиной, наверное, не больше двух сантиметров, но этого оказалось достаточно, чтобы из нее сначала вытекло сжиженное топливо – пузырящееся, темное, как слюна в уголках рта пьянчуги, – которое тут же распылилось.

На глаз невозможно найти слабые места в двигателе корабля – места, где небольшие участки металла с трещинами или чрезмерным напряжением в точке соединения нагреваются до запредельных температур. И если их невозможно определить с помощью многочисленных измерительных приборов машинного отделения или даже просто прощупать через тряпку, то иногда удается обнаружить чисто случайно – по следам вытекшего топлива.

Оставшийся без присмотра центральный двигатель “Виктории”, который за это время успел накалиться докрасна, продолжал реветь. В воздухе висели микроскопические, невидимые глазом частички топлива. А затем выпускной канал в нескольких дюймах от треснувшей форсунки ярко вспыхнул – словно злобный дьявольский глаз, – воспламенился и бабахнул.

Дурак. Чертов дурак. Найкол замедлил шаг возле склада со штормовками. Последняя ночь – а потом она навсегда покинет корабль, последняя ночь, когда он мог сказать ей, как много она для него значит, а вместо этого повел себя как надутый осел. Ревнивый подросток. И своим поступком он показал, что ничуть не лучше всех этих фарисействующих дураков на этой старой дырявой посудине. Ведь он мог сказать ей тысячу приятных вещей, улыбнуться, проявить хоть каплю понимания. Тогда она бы знала. Хотя бы знала. “Вы не лучше всех остальных”, – сказала она. И, что самое неприятное, он об этом давно догадывался.

– Пропади оно все пропадом! – выругался он, саданув кулаком в переборку.