Корабль отплывает в полночь

«Ха-ха тебе в зад! Прекрати отвлекать зрителей, ведьмища!» – подумала я, помогая Сиду, а потом и Мартину облачиться в королевскую мишуру. Но в то же время я понимала, что эти реплики мог написать сам Сид, заодно с прологом. В них слышалось что-то легкоузнаваемое, грубоватое – типичный Сид. Неужели он и впрямь рассчитывал, что публика поймет эту отсылку к предшественнику Шекспира Томасу Киду, автору «Испанской трагедии» и утраченного «Гамлета»? А если зрители настолько начитанны, чтобы улавливать такие нюансы, то разве они не поймут, что вся эта связка Елизаветы и Макбета – чистейшей воды анахронизм?

Но если Сида обуревает вдохновение, он становится упрям как бык.

И тут, в самый разгар полного сомнений монолога Брюса—Банко, мисс Нефер опять вставила во весь голос:

– Клянусь, Лестер, хорошая кровавая пьеса! Но почему-то – сама не понимаю почему – кажется, что я ее уже видела.

После этого Сид схватил Мартина за запястье и спросил:

– Ты эти речи слышишь? Меня они тревожат.

А я подумала: «О-го-го! Значит, она начала импровизировать».

Тут они под фанфары вышли на сцену – Сид и Мартин рука об руку и в коронах. Пьеса снова завладела вниманием публики. И все же оставались какие-то неконтролируемые подводные течения, и я уже не могла спокойно следить за действием. Я волновалась и усиленно вглядывалась в актеров, чтобы прогнать дурацкое помутнение из мозгов.

Меня стали беспокоить и другие вещи, например совмещение ролей.

«Макбет» словно специально написан для совмещений. Например, вполне можно представить, что Макбет или Банко могут играть кого-нибудь из трех ведьм или кого-нибудь из трех убийц, – почему нет? Обычно у нас роли одной-двух ведьм или убийц исполняются актерами, занятыми и в других ролях, но в этой постановке столько совмещений, что у меня голова пошла кругом. Док сдернул с физиономии Дунканову бороду и накинул коричневый плащ с капюшоном, чтобы со своим пропитым голосом играть Привратника. Ну да, когда алкаш играет алкаша – это то, что надо. Но Брюс делал почти невозможное – играл Банко и Макдуфа, используя звенящий тенор в образе последнего, а в сцене убийства надевая шлем с опущенным забралом, чтобы спрятать Банкову бороду. Конечно, он мог бы ее снять после того, как убийцы добрались до Банко и он появлялся ненадолго окровавленным призраком в сцене пира. Я недоумевала: «Боженьки ты мой, неужели Сид отправил всех актеров в партер изображать придворных Елизаветы—Нефер? Никого не оставил? Этот шлюхин сын просто свихнулся!»

Но тут и в самом деле было чего испугаться, поскольку все это безумное двойное, а то и тройное совмещение наводило на мысль, что пьеса (а вместе с ней и труппа, да хранит ее Фрейя[134]

) превращается в какую-то карусель, что крутится все быстрее и быстрее, чтобы не были видны дыры. И вся эта ерунда с декорациями, и какие-то искаженные звуки, доносящиеся из парка, тоже добавляли мне волнений. Я уже прямо-таки тряслась от страха, когда Сид дошел до строк: «Меркнет свет. Летит к лесной опушке ворон. На покое все доброе, зашевелилось злое». Эти мрачные слова ничуть меня, конечно, не успокоили. Как не успокоило и соображение, оглашенное из партера Елизаветой – Нефер, которая в этот раз говорила на удивление тихо:

– Лестер, я слышала уже эту речь, только не помню где. Ты не думаешь, что она краденая?

«Грета, – сказала я себе, – нужно принять милтаун[135], а то этот ворон сядет отдохнуть на твою черепушку».

Я повернулась, чтобы пойти к себе в закуток и проглотить таблетку. И застыла как вкопанная.

Передо мной рыскала туда-сюда этаким пепельношкурым тигром среди сумеречных кулис, меча молнии в зрителей на каждом развороте у края своей невидимой клетки, но совершенно не замечая меня, мисс Нефер в парике и тряпках Елизаветы.

Тут я, наверно, должна была сказать себе: «Грета, похоже, ты выдумала эту последнюю тихую реплику из зала. Мисс Нефер просто встала, сделала публике ручкой и вернулась на сцену. Может, Сид решил посадить ее туда на первую часть спектакля? А может, ей просто невыносимо было видеть, как классно Мартин выступает в ее роли леди Макбет?»

Да, наверное, мне следовало сказать себе что-нибудь в подобном роде, но в тот момент я могла думать (и думала, трясясь все сильнее) только вот о чем: «У нас две Елизаветы. Вот эта – наша ведьма Нефер. Я знаю, я ее одевала. И мне знаком этот ее дьявольский взгляд по ее игре на верджинеле. Но если это наша Елизавета, театральная Елизавета, Елизавета со сцены, то… кто же та, другая?»

И поскольку я не осмелилась подумать над ответом, то просто выскользнула из невидимой клетки, чьи прутья, казалось, поймали пепельного цвета юбку, вынудив развернуться королеву-тигрицу, и припустила к себе в гримерку с единственной мыслью: спрятаться поскорее за моей нью-йоркской ширмой.

V