Корабль отплывает в полночь

Я вернулась к созерцанию пьесы в тот момент, когда леди Макбет произносит: «Сюда, ко мне, невидимые гении убийства, и вместо молока мне желчью грудь наполните». И хотя я знала, что Мартин, поднося пальцы к верхней части корсажа, прикасается всего лишь к сложенному полотенцу, действие меня захватило – так было достоверно. Я решила, что мальчики могут играть девочек лучше, чем считается. Может, им стоит делать это почаще, и чтобы девочки играли мальчиков.

Потом Сид—Макбет вернулся после сражения к жене, вид у него торжествующий, но и испуганный, поскольку мысль об убийстве стала закрадываться ему в голову, а жена принялась раздувать угли в жаровне, как и полагается любой добропорядочной hausfrau[132], заботящейся о карьере своего муженька и знающей, что она – та сила, которая стоит за его спиной, и что для его возвышения кто-то должен взяться за топор. Сид и Мартин так естественно, но в то же время и со смаком играли эту маленькую семейную сценку, что мне захотелось кричать «ура». Даже когда Сид прижимал Мартина к этой своей идиотской кирасе-кастрюле, никакой фальши не чувствовалось. Их тела говорили. Это был высший класс.

После этого пьеса пошла – ну просто блеск, а быстрый темп и преувеличенно бушующие страсти были ей только на пользу. Когда настало время сцены с кинжалом, у меня ногти впились в потные ладошки. И это было хорошо – то, что меня захватило происходящее на сцене, – потому что не оставалось времени снова взглянуть на публику, даже одним глазком. Вы уже поняли, что зрители выводят меня из себя. Все эти люди там, в тени, разглядывали актеров в свете рампы, все эти извращенцы, которые получают кайф от подглядывания, как говорит о них Брюс. А ведь они бог знает кем могут оказаться. Иногда (усугубляя мое припадочное смятение) я думаю, что такие они и есть. Может, там, в темноте среди других, притаился тот, кто сделал эту гадость, от которой у меня чердак съехал.

В общем, стоит только взглянуть на публику, и в голове начинают роиться всякие мысли про нее, а иногда мне и смотреть не нужно, вот как сейчас, когда я будто слышу буйный стук лошадиных копыт по твердой дороге и даже ржание, хотя это все быстро стихает. «Видать, на нас Кришна порчу навел, – подумала я. – Иначе Сидди не нанял бы лошадей для Нефер—Елизаветы, хотя в душе он, конечно, циркач. У него и денег-то нет таких. И потом…»

Но тут Сид—Макбет выдохнул так, будто вобрал в себя целую бочку воздуха. К счастью, он снял кирасу.

– Откуда ты, кинжал, возникший в воздухе передо мною? Ты рукояткой обращен ко мне… – сказал он, и пьеса снова увлекла меня, не позволяя думать о чем-либо другом или прислушиваться.

Большинство актеров, не занятых в действии, ждали с другой стороны, потому что они в эти минуты второго акта входят на сцену именно оттуда и туда же уходят. Я стояла в кулисах одна, наблюдая за действием как чокнутая и боясь только тех ужасов, что были на уме у Шекспира, когда он писал все это.

Да, играли просто высший класс. Эпизод с кинжалом был вообще шикарен, когда Дункана убивают за сценой, и потом тоже, когда преступление раскрывается и страсти нарастают.

Но именно в этом месте я стала различать вещи, которые мне ой как не понравились. Дважды кто-то запоздал с выходом, а когда появлялся, то так, словно им выстрелили из пушки. И по меньшей мере три раза Сид был вынужден подсказывать партнеру строчку, когда тот забывал. Если у кого мозги заклинит, то тут Сид лучше любого суфлера. Возникало впечатление, что пьеса выходит из-под контроля, – может, потому, что с самого начала был задан слишком быстрый темп.

Но сцену убийства они прошли нормально. Когда все удалились с криком «Хорошо», большинство из них на сей раз оказались с моей стороны, и я поспешила к Сиду с полотенцем. В сцене убийства он всегда потеет, как свинья. Я протерла ему шею и просунула полотенце под камзол, чтобы промокнуть истекающие подмышки.

А он тем временем копался на узком столе, где лежат костюмы для быстрой замены и другой реквизит. Внезапно он вцепился пальцами мне в плечо – вполне достаточно, чтобы привлечь мое внимание и чтобы завтра появились синяки, и прошипел:

– Покажи, как ты меня любишь, – наши короны и мантии! Престо!

Я молнией метнулась в гардеробную, туда, где полагается быть королевским мантиям и всяким причиндалам мистера и миссис Макбет.

Я схватила все это добро, подумав: «Ну и дали же они маху, не сказав мне, что это необычная постановка». И помчалась назад как настеганная.

В театре стояла почти полная тишина. На сцене в это время разворачивается короткая тихая сцена, чтобы публика могла передохнуть. Мисс Нефер громко сказала (если бы не громко, я бы не услышала, хотя она и сидела перед первым рядом):

– Хорошая кровавая пьеса, Лестер!

И какой-то незнакомый голос ответил словно нехотя:

– В этом что-то есть, и не без поэтичности, правда сделано довольно топорно.

Мисс Нефер продолжила – во весь голос, словно театр принадлежал ей:

– Мастер Кид[133] от зависти будет локти кусать! Ха-ха!