Корабли Мериора

Сочиненная баллада была не просто злой песней оскорбленного менестреля. Старик оставлял жителям Джелота своеобразное наследие. За все унижения, какие ему довелось вынести в этом городе, он посеял в сердцах виновных семена внутренней ненависти. Либо огонь пробудившейся совести исцелит джелотцев, либо их взаимная вражда только усилится, перекинувшись и на их потомков.

Последними громкими и сверхъестественно гармоничными аккордами Халирон словно подвел черту под своим приговором и снял с себя невидимую судейскую мантию. Лиранта смолкла. Старик выпрямился, положил лиранту на стул, затем вышел вперед и коротко поклонился. В тишине заскрипел другой стул. Правитель Джелота вскочил на ноги.

— Как… как ты смел? — срывающимся от ярости голосом вопросил он. — Кто позволил тебе бесчестить моих гостей?

— Бесчестить? Я лишь воздал должное гостеприимству вашего города, — ответил Халирон, облизывая пересохшие губы.

Старый менестрель невозмутимо наблюдал, как мэр колотит кулаками по столу. Крахмальная скатерть взгорбилась буграми. С жалобным звяканьем запрыгали тарелки, на пол с прощальным звоном покатились бокалы.

— Я не раб и не паяц, чтобы петь по принуждению или за горсть монет веселить толпу. Но я до конца выполнил все, что от меня требовалось.

Его слова прорвали последний заслон тишины, еще владевшей гостями. Собравшиеся вскакивали с мест, размахивали руками и выплескивали потоки брани, не стесняясь в выражениях.

Медлиру оставалось лишь мысленно сыпать проклятиями: любая попытка вызволить Халирона с помощью рукотворных теней сразу же разоблачит его самого. И что потом? Новость непременно дойдет до Лизаэра, а там — новая армия, новый поход, новое кровопролитие и гибель множества невинных людей. В отчаянии Медлир взмахнул скрученными веревками и ударил по лицу стоявшего слева гвардейца. Тот упал навзничь, но успел взмахнуть алебардой. Ученик Халирона легко увернулся от этого удара. Второй гвардеец был хорошо ему знаком. Они вместе стреляли из лука и находились почти в приятельских отношениях. Бросив свою алебарду, этот гвардеец подскочил к Медлиру и крепко обхватил его запястья.

Их ожесточенная потасовка осталась незамеченной. Тем временем мэр приказал взять Халирона под стражу. Гвардейцы направились к менестрелю. Не доходя до старика, их разъяренный коренастый командир вдруг замахнулся, намереваясь рубануть сплеча.

Халирон инстинктивно согнулся, прикрывая собой бесценную лиранту. Удар командирского кулака пришелся ему в висок. Старик зашатался и попятился. Налетев на стул, Халирон потерял равновесие и упал прямо на лесенку подиума. Громко хрустнули деревянные ступеньки. Крика Медлира не услышал никто; он был беззвучным.

Обломки ступенек с глухим стуком разлетелись по полу. На несколько секунд гул стих, затем возобновился, став еще неистовее. Один Халирон лежал неподвижно, и его топазы сияли, как искорки догорающего костра. Между седых волос змеилась тонкая красная струйка. Хрупкая лиранта, которую он спасал своей не менее хрупкой плотью, чудесным образом уцелела и сейчас покоилась на его плече.

Бледный, ошалелый, Дакар следил за действиями Медлира. Наверное, лишь Безумный Пророк и видел, как тот отбился от гвардейца и бросился к учителю. С необычным для себя остервенением Медлир расталкивал, распихивал и пинал всех, кто попадался ему на пути. Несколько щеголей со стоном потирали разбитые коленки, а дамы всхлипывали при виде синяков на своих пухлых ручках.

Подбежав к Халирону, Медлир мгновенно расстегнул ему воротник и трясущейся рукой проверил пульс.

— Ему совсем плохо. Быстрее пошлите за лекарем и носилками.

Однако вместо этого двое гвардейцев рывком поставили Медлира на ноги.

Все протесты были напрасны. Правитель сощурился и с плохо сдерживаемой яростью процедил:

— Хватит фокусов. Будешь играть вместо этого паршивого старикашки. И чтобы пел сладкозвучно, как жаворонок. Иначе вместо лекаря и носилок я прикажу послать за палачом.

Медлир с хрипом глотал воздух, словно его держали не за руки, а за горло. Глаза его округлились, и в них появился странный блеск, чего никто не заметил. Ученик менестреля дернулся всем телом, стараясь вырваться из гвардейских тисков.

Командир влепил ему пощечину.

— Не валяй дурака, парень. Ты один, а нас тут много. От тебя что, убудет, если ты пару-другую часов поиграешь гостям? А станешь упрямиться, только навредишь и себе, и своему учителю. Да и дружку твоему придется болтаться в цепях, пока он не сдохнет.