Корень жизни: Таежные были

С этими частыми остановками сто четырнадцать километров до Стойбы мы ехали пять часов. Открылась она нам с горы за несколько километров и сразу же показалась уютной и приветливой. Глаза же Бориса потеплели и чуть увлажнились.

— Стойба, — сказал он, — самое старинное селение на Селемдже. Его давным-давно основали якуты. Осели они здесь потому, что место было красивым, удобным, зверовым, а в селемджинских протоках и заливах всякой рыбы водилось вдоволь. Стойбища и юрты сделались достоянием истории, теперь люди живут в добротных домах. Только название селения осталось старое.

Родители Бориса оказались на редкость интересными и гостеприимными. Мать сбилась с ног, угощая нас всякой всячиной. Я заинтересовался свежим сотовым медом.

— Откуда он здесь? — спрашиваю.

— Отцова работа, — смеется Борис. — Лет двадцать мучает себя и пчел. Никто здесь, кроме него, не держит пасеку.

И в самом деле, местоположение Стойбы совершенно не подходит для пчеловодства: климат суров, лето короткое, медоносов совсем мало. Но чего только человек не сделает из-за любви к делу! Над этим я задумывался в доме Гребневых не единожды, в особенности когда узнал, что Владимир Федотович не только пасечник, но и заядлый охотник. А ведь он инвалид. В 1938 году под Хасаном японские пули изуродовали ему ноги, и с тех пор он плохой ходок. Тем не менее каждую осень Федотыч отправляется в тайгу и промышляет всю зиму. По глубокому снегу ему трудно пройти в день более пяти-шести километров, но этот мужественный человек и на ограниченных участках охотится успешно: он один из передовых охотников района.

Думается: много ли радости в жизни искалеченного смолоду человека? А вот Владимир Федотович живет и не горюет. Любит рассказывать смешные истории, случавшиеся не только с ним. Медлительный Борис — объект постоянных шуток отца.

— Тебя, сын, — говорит он, — хорошо за смертью посылать: долго жить будешь.

Мне хотелось на следующий же день уйти с Борисом в дальний тысячекилометровый маршрут по Селемдже и ее притокам, но Владимир Федотович охлаждает мой пыл.

— Ха! Завтра! Пока Борис переберет мотор да заправит его горючим, два дня пройдет! Хорошо, если на третий отчалите.

Так оно и вышло. Но я не скучал, потому что в Стойбе много интересного. Только по одному гребневскому огороду ходил несколько часов и удивлялся: земля здесь оттаивает лишь со второй половины мая, лето короткое и прохладное, а ботва картошки — по пояс, и клубни уже теперь, в самом начале августа, огромные; кукуруза — намного выше роста человека, огурцов полно, помидоры зреют, кочаны капусты — ого-го! И опять-таки за этим всем — любовь, терпение и неустанный труд. Александра Александровна, хозяйка дома, уж больно любит свой огород. И трудится на нем от зари до зари.

Селемджа шумит рядом. Пошел я в полдень в самую стойбинскую «жару» искупаться. Не потому, что жарко было, а для интереса. Нырнул с крутого берега — и пулей вылетел из холоднющей воды. А в ста метрах от меня мальчишки бултыхаются — и ничего. Правда, у них для обогрева на берегу пылал здоровенный костер.

…Отплыли мы через два дня, сразу после обеда. Борис долго собирался, но зато собрался безукоризненно.

Лодка у него чудесная: сделана из алюминия, на уголковых шпангоутах и стрингерах. Прочная, легкая, вместительная. От носа до кормы двенадцать метров, ширина около полутора, а весу в ней не более семидесяти килограммов. Красивая лодка. И трудно поверить, что все это своими руками смастерил Борис.

Мотор не работает, а поет — чисто, ровно, с полной отдачей, и вниз по Селемдже мы не плывем, а чуть ли не летим. Я молю бога, чтобы не напороться днищем на камень или топляк, а Борис спокоен и торжествен. Спокоен, ибо знает реку как никто, уверен в лодке и моторе, а торжествен оттого, что едет по местам своего детства. Глядя на него, и я успокаиваюсь. И тоже знакомлюсь с доселе неведомым мне, диким и суровым царством марей и лиственничников, которое давно манило меня.

Долина Селемджи широкая, сопки подступают к ней где-то в километре от русла. Вдоль берегов — сплошная стена леса. Огромные заломы из спрессованных водой мертвых деревьев удивляют: какая невероятная сила в реке во время паводка! Я видел высоко на деревьях разный хлам, но мне трудно было поверить, что уровень воды здесь поднимался на восемь — десять метров. Глядел вверх, хорошо видел и понимал, а все-таки… сомневался.

Когда пройдут ливневые дожди, вода в Селемдже прибывает на метр, на два, на три метра в сутки. А в узких местах, где нет широкой поймы, поглощающей эту воду, уровень поднимается до пяти-шести метров. Представьте себе: за один час — двадцать сантиметров! Кто видел в наводнение горные реки, подобные Селемдже, тот знает, какими грозными они бывают. А кто не видел, советую посмотреть — подобные картины вызывают особое уважение к природе и заставляют больше думать о ней.