Коридор

Сорок лет тому назад Феня Цыпина отдыхала со своей подругой по университету Шанявского Шурочкой Щедриной в воскресенье на пруду под стенами Новодевичьего монастыря.

Шурочка поделилась с подругой семейными неприятностями: брат Пантелеймон совсем отбился от рук и не желает учиться. А бить его отец не решается - боится убить, основания для этого у отца были. В юности, когда Иннокентий Сергеевич начинал коммивояжерскую карьеру под Тамбовом, к нему в пролетку сунулись ночью два шаромыжника. Отец сшиб оборванцев лбами и выкинул их из пролетки. Один умер, другой - живой, но искалеченный- показал на молодого купца; Иннокентий Сергеевич еле отсудился.

Фепя сочувственно кивала, слушая подругу, и посоветовала нанять репетитора, а именно: своего младшего брата Сашу, "очень способного и очень любящего детей".

Саша Цыпин действительно был способный, иначе бы он не вошел в процентную норму реального училища. Но детей он не любил. Однако быстро выудил Пантелеймона из неминуемого позора, и семья Щедриных с радостью приняла его в свой домашний обиход; из репетиторов он незаметно вырос в члена семьи купца второй гильдии Щедрина. Он успешно дрессировал Пантелеймона по всем предметам, вплоть до закона божьего, от которого сам в реальном училище был освобожден.

В свободное время Саша Цыпин и Шурочка Щедрина посещали балет и оперу оба любили музыку. Шурочка, выросшая в довольстве, была очень деликатна и потому на галерку лазила без особой печали. Тем более что крупный, похожий на армянина Саша с каждым днем все больше и больше ей нравился, особенно его горящие черные глаза.

Шурочка с первых же дней супружества поставила условие: гражданская жизнь каждого из супругов должна быть независима. И даже их брачные отношения с Сашей, следуя передовой моде тех времен, в порядке протеста и вызова ханжеской буржуазной морали, не были узаконены- в метрике их дочери Ольги значилось: "Рождена от девицы Щедриной", без всякого упоминания об отце.

Чтобы муж раз и навсегда понял, что она не шутит в своих свободолюбивых претензиях, Шурочка, оставив полугодовалую дочь, ушла на германскую войну в летучий отряд сестрой милосердия, откуда вернулась с немецкой пулей "в верхней трети бедра".

В мирное время Александра Иннокентьевна жила в семье изолированно. Никогда никого не просила ни о каких услугах и сама никогда ничего не делала для других. "Ты же знаешь, Саша, что для этого есть различные мастерские, наконец, ателье",- удивлялась она, пожимая плечами, когда Александр Григорьевич робко давал ей понять, что не может длительное время ходить с оторванной пуговицей или в порванном носке.

Нельзя, однако, сказать, что она была безумно занята. Нет, она посещала все вернисажи, концерты, регулярно навещала многочисленных своих родственников, раскиданных по всей Москве, а также и родственницу мужа свою университетскую подругу - Фаину Григорьевну Цыпину.

Она старалась никого никогда не обижать специально, а если уж все-таки в результате каких-нибудь ее действий рождалась обида, виноватой никогда себя не считала. Единственными своими недостатками Александра Иннокентьевна считала неумение рисовать и чрезмерную снисходительность к окружающим.

Невестку свою она умудрилась обидеть в первые же дни, и Люся всю жизнь помнила эту обиду. Лева нашел на антресолях в Уланском поломанную резную рамочку красного дерева с овальным отверстием для фотографии. Он подклеил рамочку и вставил туда Люсину фотографию.

Александра Иннокентьевна, обычно не снисходившая к мелочам жизни, увидела невестку в рамочке, сняла рамочку со стены, выдрала оттуда Люсю и сделала сыну строгое замечание: "Как ты посмел взять чужую вещь без разрешения?" В ажурную рамочку она вставила умершего от водянки брата Пантелеймона, о котором, справедливости ради, отзывалась как о человеке "не очень умном".

...Глафиру Кирилл нашел в соседнем доме, Глафира заканчивала подъезд. Она устало разогнулась с тряпкой

- Чего там?

- Алик, я говорю, того... Вроде как постригся... Сходи посмотри.

- Глафира в ужасе растопыренной ладонью закрыла потное от долгого нагиба лицо, чтоб не пугаться вслух.

- Да ничего такого,- засуетился Кирилл.- Башку малость так обрил до половины. Курит сейчас.

Глафира уронила тряпку.

...Алик заперся в комнате и молчал, не открывая на просьбы матери, Кирилла и Доры. Глафира сидела на полу у двери и плакала. Кирилл уговаривал Алика:

- Ты дверку-то чуток приоткрой, и все. И посиди там. Мы-то к тебе и не пойдем: ты, главное дело, дверку-то приоткрой...

- Он, может, уж и повешался давным-давно,- предположила Дора.

- Откуда слово-то такое вычерпала? - застонала с пола Глафира.- Бога-то хоть побойся...

- А у них, Николавна,- нагнулась над соседкой Дора,- у них как зайдет, так он уж раз - и повешался. У психических как не по их -так все... Кирюш, ты в личину-то глянь, чего он там делает?

- Глянь-то глянь, а он шилом пырнет,- засомневался Кирилл, но все-таки припал глазом к замочной скважине.- На ключ взял, не видать...

- Тогда в психическую надо звонить. Или милицейских звать,- уверенно сказала Дора.