Коридор

- Ну-у... Я работал у него. Очень много работал. С утра до вечера. Потому что отец мой умер, а у матери нас было четверо. Я - старший. Я должен был заботиться обо всех.

- А вы какой институт кончил?

- К сожалению, я института не кончал. Мне пришлось уйти из последнего класса реального училища, чтобы работать и, как я уже сообщил тебе, содержать всю семью.

- А после революции Высоцкого в тюрьму посадили?

- - Одних посадили, других прогнали. А все их состояние, капиталы стало достоянием народа...

-- А после революции вы что стал делать? Стал начальником?

Александр Григорьевич посмотрел на часы.

---Та-а-ак, ну, тебе, по-моему, уже пора. Сейчас я тебя провожу до остановки... На конку есть?

-Ага-- засмеялся Ромка, он всегда смеялся, когда упоминал про неведомую конку, которую по

Москве таскали по рельсам лошади.- Я уже есть хочу.

Александр Григорьевич тщательно скрывал свое послереволюционное прошлое. Работал он в кооперации "начальником", как говорил Ромка. От этого времени осталась пожелтевшая фотография: вилла на море, Александр Григорьевич, Александра Иннокентьевна, Оля и крохотный Лева - все в белом, прислуга... Потом в его жизни произошел неожиданный поворот: товаровед в "Галантерее", маленький оклад и всеобъемлющий страх... На вопросы детей, тревожащих его по необходимости при заполнении анкет: "Папа, какого ты сословия?" - он начинал неистово топать ногами: "Какое, к черту, сословие!.. Ваш папа умер!.."

О буржуазной юности Александры Иннокентьевны тоже старались не упоминать. Иногда возникали курьезы.

Александра Иннокентьевна с воспитательной целью рассказывала Оле, что в детстве она сама мыла пол в доме. Александр же Григорьевич без злого умысла спросил невзначай: "Это в каком же доме, Шурочка? Где у вас белый рояль в вестибюле стоял?"

Александр Григорьевич вернулся домой, когда бронзовые часы пробили шестой раз. Шесть часов вечера. Александра Иннокентьевна по-прежнему сидела в кресле, казалось, она так ни разу и не отрывалась от стола. Александр Григорьевич разделся, потер руки, как будто собирался приняться за какое-то нужное дело, которому подоспел наконец черед, или по крайней мере поделиться событиями дня, рассказать о любознательности внука, но в комнате было тихо, только скрипело перо в неутомимой руке Александры Иннокентьевны.

Александр Григорьевич уселся в угол дивана, пододвинул телефон. Подумал - куда бы позвонить. Набрав номер, он прокашлялся и уже через несколько секунд мирно вещал в трубку, прикрыв глаза:

- ...Зять профессор, известный микробиолог,- мерно выговаривал он.Дочь историк, редактор в крупнейшем издательстве...

Александр Григорьевич говорил как бы в полусне. Говорил он по телефону часами, а его семидесятилетний организм, сегодня вдобавок усугубленный долгой прогулкой по Москве и нелегким общением с внуком, требовал отдыха, и потому, не прерывая разговора, он заснул, посапывая собеседнику в ухо. Тот в это время, по всей видимости, говорил сам и на сонное посапывание не реагировал. Но вот собеседник кончил говорить, и пришел черед включиться Александру Григорьевичу. Он вздрогнул, наполовину вышел из сна и, не открывая глаз, для разгона начал с повторения:

- Зять профессор, известный микробиолог...

Речь действительно шла о зяте, муже Ольги Александровны. Геннадий Анатольевич вошел в семью уже несколько лет назад, но для отсутствовавшего Александра Григорьевича замужество дочери было еще свежей новостью, о чем он подолгу и охотно рассказывал по телефону.

. Ольга Александровна вышла замуж в возрасте тридцати восьми лет и, в отличие от своих сверстниц, которых война обделила мужьями, отнюдь не считала свой запоздалый брак с умным, нестарым и довольно красивым мужчиной выигрышем "ста тысяч по лотерейному билету", как выражался Александр Григорьевич.

- Так-так,- довольно пробурчал Александр Григорьевич, положив трубку.Прекрасно.

- Прошу потише,- ровным голосом напомнила Александра Иннокентьевна. К телефонным разговорам она относилась снисходительно, но всему есть предел.

- Извини, Шурочка.- Александр Григорьевич понимал причину столь сдержанного отношения к себе Александры Иннокентьевны и даже в какой-то степени ей сочувствовал. Пока он все еще виноват: оформление документов задерживается. Он послушно положил трубку.- Чайку, что ли, попить? маскируя просительную интонацию, сказал он, потирая озябшие руки.

Александра Иннокентьевна промолчала. Она пишет. Пишет она всегда только за обеденным столом в центре комнаты, несмотря на письменный - у окна. Может быть, пиши она за письменным столом, комната не была бы так безнадежно до краев заполнена ее писаниной.

- Холодновато у нас все-таки, ты не находишь, Шурочка?- Александр Григорьевич не теряет надежду завести разговор.

" Надо теплее одеваться,- не отрываясь от бумаг, замечает Александра Иннокентьевна.- Видишь, я в пледе. Накинь пальто.