Кормилец

Я стала ее первым кормильцем. Когда мешок опустел, Тварь отпустила меня. Разболелась голова, а из правого уха потекла кровь. Может, из-за того, что Тварь порылась у меня в голове, а может, из-за того, что я провела несколько часов рядом с вентиляционной шахтой. Вы знаете, что внизу, под Деревом, зарыт смертельно опасный мусор? Это место – полигон захоронения ядерных и опасных химических отходов.

Я спустилась вниз с горы и оказалась у ворот воинской части, в которой служил Витя. На КПП сидел тощий как скелет паренек с черными кругами вокруг глаз, как потом выяснилось, приятель брата. Матвей или Митя, не помню, как зовут. Хороший парень. Он дал мне воды, денег на проезд (это были его последние деньги) и объяснил, как добраться до Стеблицкого, а оттуда домой.

Дорога оказалась неблизкой, и я долго не могла понять, как преодолела этот же путь среди ночи за пять-шесть часов. В шестидесятые годы транспорт не ходил так часто, да и дороги были намного хуже. А потом поняла – железная дорога. За станицей была развязка, где поезда притормаживали. Тварь посадила меня на товарняк. К ночи я вернулась обратно домой.

Так я стала частью Твари. Мыслящей частью с собственным сознанием. Я стала ее окном в мир, и в то же время Тварь стала окном для меня. Это окно всегда черное, но сквозь него доносятся звуки, запахи и мысли. Я чувствую ее голодное нетерпение, когда она слышит крики и плач наверху. Ее восторг, когда она слизывает теплую кровь со стенок колодца. Слышу ее чавканье, когда она ночью жрет закопанных мертвецов. Я чувствую ее так же глубоко, как когда-то чувствовала Витю. А может быть, даже глубже.

30

Марина сидела на кухне родительского дома. Перед ней на столе стояла кружка с чаем. Сухой и рваный храп из спальни напоминал про беруши, которые она и так собиралась взять на завтрашнее дежурство. Еще чуть-чуть громче, и по поверхности чая начнут расходиться круги. Забавно, что мама всегда жаловалась на храп отца и в конце концов переселила его из спальни на диван в гостиную.

– Ты еще у мамы? – спросила сестра, позвонив с работы.

– Да. И, кажется, еще долго здесь пробуду. Ключей от дома нет. Игорь ушел к двум, а уже шесть. Как будто не в полицию, а в фашистскую комендатуру.

Сестра виновато усмехнулась в трубку. Конечно, намного приятнее вернуться с работы в новомодный коттедж, чем в скрипучую запустелую мазанку. В коттедж, в котором тебя ждут муж и дети.

– Как появится – позвони, я подскочу, – сказала сестра.

Марина тоже предпочла бы оказаться у себя дома. Затянувшийся визит к маме усиливал тревогу и тоску. И это была не ностальгия.

Потолки как будто провисли. Постельное белье на маминой кровати, какого-то дореволюционного выпуска с зелеными завитушками, стало серым от времени. Пол, несмотря на час, проведенный с веником в руках, оставался грязным. Пахло жженым маслом и плесенью. И все вокруг скрипело: стулья, стол, кровать, дверцы шкафов, межкомнатные двери и половицы под ногами. Дом постарел вместе с жильцами. Вернее, теперь уже с жильцом – высохшей старушкой с ввалившимися глазами и морщинистой кожей, которая третий день не может встать с кровати. Марина помнила, когда эта старушка была совсем молодой жизнерадостной женщиной. В памяти люди и вещи сохраняются намного лучше, чем за ее пределами.

От мысли, что ей придется провести у мамы несколько ночей, по телу побежали мурашки, но она тут же стряхнула их. Конечно, завтра она переночует. И послезавтра. И будет дежурить столько, сколько нужно. Твердость – вот в чем ее сила. Скрытая твердость. Да, она может сорваться. Разрыдаться или отключиться на время, погрузившись в себя. И то и другое с ней случается. Но, очнувшись, она будет полна сил и воли. Она будет искать сына. Будет пытаться поставить на ноги дочь и мать. С прежними или даже большими стараниями. В отличие от Игоря, которого раздавило горе.

31

Подошла девушка с подносом. На столе появились столовые приборы и посуда. Игорь налил в кружку собеседнице чая и положил на тарелку кусочек пиццы.

– Дома я сказала маме, что ездила в соседнее село к подруге и рано ушла из дому, чтобы успеть на автобус, – продолжила старуха. – Вывести меня на чистую воду было легко, но родителям было не до этого. Отец с матерью слишком были заняты – искали пропавших кроликов. На ночь я привязала себя за ногу к кровати, и в четыре утра проснулась оттого, что грохнулась в коридоре. Твари не удалось снова воспользоваться мной ни разу за последующие пятьдесят пять лет. Досадить мне – да, уязвить меня – да, но не воспользоваться.

Ее вторым кормильцем стал тот парень с КПП, то ли Митя, то ли Матвей. Не помню, как его зовут, зато прекрасно помню его голос. Потом ночами я слышала его десятки раз. Он всегда разговаривал с Тварью после того, как приносил ей поесть.