Корни

Прилетела горлица. На тополе посвистывали мухоловки. Аист на трубе чистил крыло и пощелкивал клювом. Генерал понял, что Босьо уехал и дом свой оставил птицам. Он чуть не споткнулся о стоявшую посреди комнатки трехногую низкую табуреточку. На ней стояли часы с желтой дверцей. От удара ли, от туго ли заведенной пружины, только они вдруг медленно и торжественно запели: «Тираны, трепещите!..» И чего это Босьо не захотел их взять с собой, забыл или специально оставил стоять на этой трехногой табуреточке? Генерал вздохнул, заслушался и даже не взглянул, сколько времени.

Будто так уж важно знать, сколько времени!

СПАСОВЫ ДОМА

«Люди — что колодцы, — говорил Спас. — В одном месте копнешь — и забьет родник, а в другом и на десяти, и на двадцати, и на ста метрах воды не видать. Третий вроде бы высох, ан нет — выступили капли, потекла струйка, и на дне заблестела живительная лужица. Таинственное создание — человек. До Девятого[25] меня один раз сажали в лагерь и после Девятого дважды — получается, трижды высылали, куда Макар телят не гонял. И я копал свой колодец, и они копали, а что там на дне, один я знаю. Вертится колесо истории, мелькают, поблескивая, спицы. А где среди них ты? Где?» — «Не знаю», — отвечал Иларион. Он тогда еще ни разу не продал свой дом Спасу. «Вот видишь, Иларионка! А мировое колесо вертится, подминая…»

— Что подминая? — спросил тогда Иларион.

— Прах, — философски ответил Спас.

Колесо истории вертелось, и много событий произошло. Иларион продал дом Спасу за триста пятьдесят левов, уехал в город, а вернувшись, решил выкупить. Спас взял тогда с него пятьдесят левов сверху. «Почему, Спас?» — спросил Иларион. «За содержание», — ответил Спас. И еще двадцать левов за венский гарнитур. Потом Иларион снова продал свой дом. Цена была соответственно на пятьдесят левов меньше. «А за содержание?» — спросил Иларион. «Если хочешь знать, мне твой дом даром не нужен». И Иларион снова отдал дом за триста пятьдесят. Потом Спас взял (якобы для того, чтобы следить за сохранностью) дома́ умершего Сеиза, Графицы, Караманчева и бабки Ралки, Ивана Пенчова, а также Заики. Общее число достигло семи. Целый собственный квартал образовался. «Шесть ореховых деревьев, — считал Спас, — в среднем триста килограммов в год по триста левов — получается тысяча восемьсот. А овощи на огородах? Ведь до города рукой подать. «Болгарплод» не справляется, не успевает доставлять в магазины свежую зелень. Два раза в неделю по телеге — свежие помидоры, перец, чеснок, лук (лук сейчас ввозят из-за границы), баклажаны, огурцы. Ни ДДТ, ни чем другим не опрысканы — натуральный чистый продукт. А грибы-шампиньоны?»

Принялся Спас за дело. В доме Караманчева был глубокий и холодный погреб. Он купил градусник, проверил — температура постоянная. И грибы стали расти. «Они, Лесовик, сами собой разводятся, не требуют вообще капиталовложений… Заколачиваю деньгу? Верно. Но разве я кого-нибудь эксплуатирую? Есть у меня батраки? Использую чужой труд? А дома, если не продадут, так подарят, гоняются, уговаривают, умоляют купить. Я им давал деньги, и они оформляли как подарок. Чтоб не развалились. Вот возьми, к примеру, Жеравну. Государство ежегодно двести тысяч левов отпускает на поддержание в этом селе старинных домов, и в скольких еще местах дает уйму денег на реставрацию, а я все на свои средства. Может, мы, того и гляди, музеем станем с «памятниками культуры», как ты говоришь, Лесовик. В таком случае я не на себя работаю!» Лесовик недовольно сопел, у него было свое «больное место» — люди все бросали, уезжали из села, а вот Спас — не собирается никуда уезжать. «Ждет, чтобы я убрался, — повторял про себя Лесовик, — чтобы и мой дом забрать. Ну что ж, я тебе докажу, что я упрямее тебя уродился!»

Спас составил себе график — каждый час суток был у него распределен и заполнен. Он спал по шесть часов, работал без перерыва. «Мне сейчас семьдесят два, прожить бы еще с десяток годков, и достаточно. А может, я проживу еще пятнадцать или двадцать?» В доме Караманчева он покрасил железные перила галереи, починил каменную ограду, кое-где заменил разбитую черепицу. А в доме Илариона остругал новые опорные столбы для навеса. Тщательно вымыл все полы, побелил печи, прибавив к извести немного синьки — чтобы сияли белизной. Натер до блеска печные дверцы. Привел в порядок навесы из виноградных лоз, срезал засохшие ветки, посадил новые деревья. «Ты не подумай, что я собираюсь деньги копить, — сказал он Лесовику, — больно нужно помереть по-дурацки, как бай Михал Стефанчин, который оставил после себя шестьдесят тысяч новыми бумажками, зашив их в матрац с клопами». Михал ходил в двух непарных спортсменках или вовсе босой, без носок, ел по одной маслине и корке хлеба в день, одевался в отрепье. «Зачем ему надо было копить эти шестьдесят тысяч? Теперь наследники годами будут таскаться по судам, а он уже сгнил в земле, целиком и полностью».

— А для чего тогда тебе эти дома? — мрачно спросил Лесовик.