Король былого и грядущего

– Видите, как он весь изранен, – говорил один из оруженосцев. – Вон хоть на тот здоровенный шрам посмотрите. Не иначе как был он странствующим рыцарем, покуда не помешался, так что вы с ним повежливее.

Дикий Человек стоял в окружении челяди, дамы хихикали, пажи тыкали пальцами. Он стоял неподвижно, свесив голову, не говоря ни слова, ожидая, что с ним еще сделают.

– А может, это сэр Ланселот?

В ответ послышался общий хохот.

– Нет, серьезно. Никто же не доказал, что Ланселот помер.

Король Пеллес приблизился к Дикому Человеку вплотную и заглянул ему в лицо. Для этого ему пришлось зайти сбоку.

– Вы сэр Ланселот? – спросил он.

Изможденное, грязное, бородатое лицо, глаза, похоже, вообще не мигают.

– Вы Ланселот? – повторил Король.

Но манекен не дал ответа.

– Он глухонемой, – сказал Король. – Пусть живет у нас в шутах. Вид у него, должен сказать, достаточно смешной. Кто-нибудь, принесите ему одежды – ну, те, знаете, комические, – и отправьте его на голубятню, пусть отоспится. Да постелите там чистой соломы.

Манекен внезапно поднял обе руки и испустил рев, заставивший всех отшатнуться. Король даже очки уронил. Затем руки опали, манекен вновь застыл, окружающие нервно захихикали.

– Все же вы его лучше заприте, – мудро распорядился Король. – Безопасность прежде всего. Да не давайте ему еду в руки, а кидайте издали. Осторожность никогда не повредит.

И сэра Ланселота, ставшего королевским дурнем, свели на голубятню – и заперли, и кормили, швыряя издали пищу, и спал он на чистой соломе.

Когда в следующее воскресенье племянник Короля, юноша по имени Кастор, приехал, чтобы принять посвящение в рыцари – это и была та церемония, ради которой собиралась приехать домой Элейна, – в замке воцарилось веселье. Король, страстный любитель всякого рода церемоний, отпраздновал событие с королевским размахом, подарив всякому обитателю владения по мантии. С прискорбием следует отметить, что он отпраздновал его и чрезмерно усердным опустошением тех самых винных погребов, коими правил супруг дамы Бризены.

– Веселиться всем! – восклицал Король.

– Пьем здоровье! – отвечал сэр Кастор, ведший себя отменнейшим образом.

– Мантии все получили? – орал Король.

– Да, спасибо, Ваше Величество, – отзывалась свита.

– Точно?

– Совершенно точно, Ваше Величество.

– Тада лада. Мантии добрые, даром что старье!

И Король любовно завернулся в собственную мантию. В подобных случаях он изменялся до неузнаваемости.

– Всем хочется от души поблагодарить Ваше Величество за столь щедрые дары.

– И говорить не о чем.

– Трижды ура Королю Пеллесу.

– Ура, ура, ура!

– А нащёт дурака? – вдруг осведомился Король. – Дураку мантию выдоили? Где бедный дурак?

Ответом ему было молчание, ибо никому не пришло в голову отложить мантию и для сэра Ланселота.

– Не плучил? Мантию-шмантию? – вскричал Король. – А подать его сюда сей же минут!

По королевскому приказу сэра Ланселота привели с голубятни. Он стоял, освещенный факелами, жалостная фигура с соломой в бороде и в шутовском наряде.

– Бедный дурень, – печально сказал Король. – Бедный. На, бери мою.

И, невзирая ни на какие увещевания и советы, Король с трудом выпутался из своего драгоценного одеяния и набросил его Ланселоту на голову.

– Псть гуляет, – кричал Король. – Отдых-под-дых ему. Нмогудержатьчеловекаденьночьподзабором.

Сэр Ланселот, в роскошном одеянии стоявший навытяжку посреди Главной залы, выглядел на редкость величественно. Если бы ему еще подстричь бороду (наше чисто выбритое поколение призабыло, как изменяла внешность человека подстриженная борода), да если бы он не оголодал до скелетообразного состояния в келье отшельника после охоты на вепря, да если бы не слухи о его кончине, – но и при всем при том подобие благоговейного молчания опустилось на зал. Впрочем, Король ничего не заметил.

Мерно шагая, сэр Ланселот отправился назад в голубятню, и королевские карлы выстроились в два ряда вдоль его пути.

21

Элейна, по своему обыкновению, никакой утонченности не выказала. В схожих обстоятельствах Гвиневера наверняка обзавелась бы интересной бледностью – Элейна же обзавелась только лишним весом. В белом одеянии послушницы, она прогуливалась с компаньонками по замковому саду, и походка ее была тяжеловата. Галахад, уже трехлетний, прогуливался рядом, держась за ее руку.

Элейна собиралась принять постриг не потому, что отчаялась. Она не имела намерений провести остаток жизни, изображая кинематографическую монашку. За два года женщина способна забыть сколь угодно большую любовь или, во всяком случае, аккуратно уложить ее в самую глубь сознания, свыкнуться с ней и вспоминать о ней ничуть не чаще, чем вспоминает деловой человек об упущенной по невезенью возможности вложить деньги в предприятие, которое принесло бы ему миллионные барыши.