Король былого и грядущего

– «Тетя Дженни»! «Сэр Ланселот»! «Если вы простите мне эти слова»! А они, небось, прямо сейчас целуются!

– Либо вы будете разговаривать как воспитанный человек, Мордред, либо вам придется покинуть эту комнату.

– Дядя, я уверен, что он вовсе не желал проявить бесцеремонность. Просто он очень расстроен бесчестьем, пятнающим вашу заслуженную славу. Мы хотели просить вас о правосудии, Мордред же питает столь глубокие чувства к… ну… к своей Династии. Не правда ли, Мордред?

– Я за нее и пенса ломаного не дам.

Король, чье лицо, казалось, еще больше осунулось, вздохнул, но не утратил терпения.

– Пусть так, Мордред, – сказал он, – нам лучше не затевать сейчас препирательств на менее важные темы. У меня уже недостанет сил выслушивать новые грубости. Вы утверждаете, что моя жена – любовница моего лучшего друга, и, видимо, намереваетесь доказать это при помощи свидетелей, вот и давайте этим заниматься. Я так понимаю, что возможные последствия вам известны?

– Мне – нет.

– Ну уж Агравейну-то – во всяком случае, я в этом уверен. Последствия таковы. Если вы настаиваете на гражданском процессе взамен обращения в Суд Чести, дело будет решаться в соответствии с гражданским законодательством. В случае, если дело выиграете вы, человеку, который спас вас обоих от сэра Тарквина, отрубят голову, а мою жену, которую я очень люблю, сожгут на костре за предательство. Если же вы не сумеете отстоять ваших обвинений, то должен предупредить, что вас, Мордред, я отправлю в изгнание, лишив тем самым всяких надежд на наследование престола, какие у вас покамест имеются, тогда как Агравейну придется в его черед взойти на костер, поскольку, предъявляя подобное обвинение, он сам совершает предательство.

– Всякий знает, что мы способны в два счета доказать наши обвинения.

– Прекрасно, Агравейн, вы проницательный толкователь закона, и вы решили прибегнуть к закону. Я полагаю, напоминать вам о существовании такой вещи, как милосердие, не имеет смысла?

– Это не то ли милосердие, – спросил Мордред, – которое позволяет отпускать младенцев поплавать по морю?

– Благодарю вас, Мордред. Я едва не забыл.

– Мы не хотим милосердия, – сказал Агравейн, – мы хотим правосудия.

– Я уже разобрался в ситуации.

Артур уперся локтями в колени и прикрыл пальцами глаза. Поникший, он просидел с минуту, призывая на помощь себе чувство долга и собственного достоинства, затем заговорил, не отнимая руки:

– И как же вы намереваетесь их захватить?

Толстяк был сама благовоспитанность:

– Если вы согласитесь, дядюшка, уехать из дому на ночь, мы соберем вооруженных людей и захватим Ланселота в опочивальне Королевы. Но вам придется уехать, иначе он туда не придет.

– Не думаю, что я могу вот так взять и расставить западню для собственной жены, Агравейн. Я полагаю, будет честным сказать, что бремя доказывания следует возложить на ваши плечи. Да, я думаю, это будет честным. Я же определенно обладаю правом отказаться от того, чтобы стать – ну, скажем, подобием соучастника. Намеренно уезжать из дому, чтобы помочь вам, – это не входит в круг моих обязанностей. Нет, в этом я могу отказать вам с чистой совестью.

– Но вы же не можете навсегда отказаться уезжать из дому. Вы не можете провести остаток жизни, оставаясь прикованным к Королеве и не подпуская к ней Ланселота. Вы ведь собирались на следующей неделе присоединиться к охоте, верно? Если вы не отправитесь охотиться, это будет означать, что вы преднамеренно меняете ваши планы, желая воспрепятствовать правосудию.

– Никто не в силах воспрепятствовать правосудию, Агравейн.

– Стало быть, вы уедете на охоту, дядюшка Артур, и дадите нам дозволение ворваться в опочивальню Королевы, если там окажется Ланселот?

Ликование, звучавшее в его голосе, было столь недостойным, что даже Мордред почувствовал омерзение. Король поднялся, кутаясь в мантию, словно не мог согреться.

– Мы уедем.

– И вы не станете предупреждать их заранее? – Голос Агравейна дрожал от возбуждения. – Вы ведь не предупредите их после того, как мы предъявили им обвинение? Это было бы нечестно, ведь так?

– Нечестно?

Он взглянул на них из невероятной дали, казалось взвешивая на неких весах истину, справедливость, зло и дела человеческие.

– Мы даем вам наше дозволение. – Глаза его вернулись издалека и, блеснув, точно у сокола, сосредоточились только на них. – Но если вы, Мордред с Агравейном, позволите мне сказать несколько слов как частному человеку, то знайте: единственная оставшаяся у меня надежда состоит в том, что Ланселот убьет вас обоих, а с вами и всех свидетелей, – подвиг, который, говорю это с гордостью, для моего Ланселота никогда непосильным не был.

А к этому могу добавить, уже как служитель правосудия, что если вы хоть в чем-то не сможете доказать вашего чудовищного обвинения, то я стану преследовать вас обоих безжалостно, всею мощью закона, который вы сами же и привели в движение.

6