Королева Марго

— Мадам, — сказала Жийона, — его сиятельство Ла Моль так сильно стучал в дверь, что я, вопреки приказанию вашего величества, была вынуждена отворить.

— Ого! Это что такое? — строго спросила королева. — Жийона сказала правду?

— Мадам, дело в следующем: я хотел предупредить ваше величество, что какой-то незнакомец, кто-то чужой, быть может — вор, проник к вам в моем плаще и в моей шляпе.

— Вы сошли с ума, месье! Ваш плащ у вас на плечах, и да простит мне Бог, если я не вижу вашей шляпы у вас на голове, хотя вы разговариваете с королевой.

— О, простите меня, ваше величество, прошу вас! — воскликнул Ла Моль, срывая с себя шляпу. — Бог свидетель — это не от недостатка почтения!

— Нет? Значит, от недостатка доверия, не так ли? — сказала королева.

— Что же делать, — ответил Ла Моль, — когда у вашего величества находится мужчина, который проник к вам, прикрываясь моим костюмом, а может быть — кто знает, — и моим именем…

— Мужчина! — повторила Маргарита, нежно пожимая руку несчастному влюбленному. — Мужчина!.. Вы очень скромны, граф. Загляните в щелку между портьерой и стеной, и вы увидите не одного, а двух мужчин.

Маргарита немного отодвинула бархатную, шитую золотом портьеру, и Ла Моль увидел Генриха Наваррского, беседующего с человеком в вишневом плаще. Коконнас, принимавший участие в этом деле, как будто оно касалось его самого, тоже заглянул и узнал де Муи. Оба друга были ошеломлены.

— Теперь, когда вы успокоились, как я надеюсь, — сказала Маргарита, — встаньте у входной двери и не пускайте, милый мой Ла Моль, никого, хотя бы ценой вашей жизни. Если кто-нибудь подойдет хотя бы к площадке лестницы, дайте знать.

Безвольно и покорно, как ребенок, Ла Моль вышел, переглядываясь с пьемонтцем, и оба стали перед закрытой дверью, все еще озадаченные происшедшим.

— Де Муи! — недоумевая, сказал Коконнас.

— Генрих! — прошептал Ла Моль.

— Де Муи — в таком же вишневом плаще, с таким же белым пером, как у тебя, и так же размахивает рукой, как ты.

— Да, но… раз тут дело не в любви, то, несомненно, в каком-нибудь заговоре, — сказал Ла Моль.

— Ах, дьявольщина! Вот мы и влипли в политику, — проворчал Коконнас. — Хорошо, что в этом не замешана герцогиня Неверская.

Маргарита вернулась к себе в комнату и села рядом с двумя собеседниками; отсутствие ее длилось не более минуты, и она не теряла времени даром: Жийона на страже у потайного хода и два дворянина на часах у главного входа были порукой полной безопасности.

— Мадам, как вы думаете, могут ли нас подслушать?

— Сир, эта комната обита войлоком и в ней двойная деревянная обшивка, все это обеспечивает ее непроницаемость для слуха.

— В этом отношении я полагаюсь на вас, — с улыбкой ответил Генрих.

Затем, обернувшись к де Муи, он шепотом, как будто у него еще остались опасения, несмотря на уверения Маргариты, сказал:

— Послушайте, зачем вы здесь?

— Здесь? — переспросил де Муи.

— Да, здесь, в этой комнате?

— Он здесь ни за чем, — ответила Маргарита, — это я его затащила.

— Значит, вы знали?..

— Я догадывалась обо всем.

— Вот видите, де Муи, — оказывается, можно было догадаться.

— Сегодня утром господин де Муи и герцог Франсуа были в комнате двух дворян герцога.

— Вот видите, де Муи, все известно.

— Это правда, — ответил де Муи.

— Я был уверен, — сказал Генрих, — что герцог Алансонский завладеет вами.

— Это ваша вина, ваше величество. Почему вы так упорно отвергали все, что я вам предлагал?

— Вы отвергли?! — воскликнула Маргарита. — Так я и думала!

— И вы, мадам, — ответил Генрих, покачав головой, — и вы, мой храбрый де Муи, — ей-Богу, вы меня смешите вашими негодующими восклицаниями. Подумайте! Входит человек и предлагает трон, восстание, переворот — кому? Мне, Генриху, королю, которого терпят только потому, что он покорно склонил голову, гугеноту, которого пощадили только при условии, что он будет разыгрывать католика! И после этого мне согласиться на ваши предложения, сделанные у меня в комнате, не обитой войлоком и без двойной обшивки? Святая пятница! Вы или безумцы, или дети!

— Но, ваше величество, разве вы не могли подать мне какую-нибудь надежду, если не словами, то жестом, знаком?

— Де Муи, о чем с вами говорил мой зять? — спросил Генрих.

— Сир, эта тайна не моя.

— Ах, Боже мой! — произнес Генрих, досадуя на то, что приходится иметь дело с человеком, так плохо понимающим его слова. — Да я не спрашиваю вас, какие он вам делал предложения, я только спрашиваю, выслушал ли и понял ли он вас?

— Он выслушал и понял, сир.

— Выслушал и понял! Это ваши собственные слова, де Муи! Плохой вы заговорщик! Скажи я слово — и вы погибли. Я, разумеется, не знал наверное, но подозревал, что где-то рядом был он, а если не он, так герцог Анжуйский, Карл Девятый или королева-мать; вы, де Муи, не знаете стен Лувра — это о них сложилась поговорка: «У стен есть уши», а вы хотите, чтобы я, хорошо знающий эти стены, проболтался! Помилосердствуйте, де Муи, вы невысокого мнения об уме короля Наваррского! И я поражаюсь тому, что вы, так плохо думая о Генрихе Наваррском, явились предлагать ему корону.