Королева. Последнее восхождение Луны (СИ)

Истерика пришла не сразу. Сначала был ступор, самый настоящий, когда Колдунья внезапно услышала бурление собственной крови в ушах, слышала, как бьется ее сердце. Она просто застыла у небольшого окна, чувствуя солнечные лучи на своем лице, но вместе с тем то, как лед медленно пробирается к ее сердцу. Потом в ее разум проник еще один звук — шелест бумаги. Элизабет опустила глаза на листок и почти его не увидела: из-за слез на глазах все стало весьма размыто. А шелестела бумага из-за того, что руки у колдуньи несчастно тряслись, и Элиз, чтобы избавиться от этого звука, разжала пальцы и листок медленно опустился на пол — земля ушла из-под ног. Не удержавшись на трясущихся ногах, Элизабет буквально рухнула на пол каюты, и лишь выставленные вперед руки помогли ей удержаться. Сцепив зубы, колдунья чувствовала, как ее всю трясет.

Ее будто засосало в один из жутких кошмаров, в которых бежишь, бежишь так, что легкие разрываются, — а скорости все равно не хватает. Элизабет мысленно повторяла только два слова: «Это — неправда! Эта — неправда!» И действительно, как это могло быть правдой? Она — и внезапно дочь Джадис? Той Джадис, которая чуть не убила их… не всех. Которая чуть не убила семью Пэванси. Которая хотела убить Эдмунда, Люси, Питера и Сьюзен, подчинить себе всю армию и… которая велела не трогать ее саму, которая велела провести всех девчонок, если Могрим не будет уверен, которая…

Нет, просто невозможно… ведь невозможно же?

— О, Аслан, — внезапно вырвалось из горла Элиз чужим незнакомым шипением. Голос превратился в чуть слышный шепот; страшная правда постепенно проникала в сознание, разъедая его, словно кислота. Она вообще не была уверена, что произнесла хоть что-то, а эти слова не прозвучали в ее голове; но черта, после которой она уже вряд ли смогла бы закрыть рот была пересечена, и девушка зажала себе рот одной рукой, второй продолжаясь опираться о нагретый на солнце пол. Внезапно колдунья услышала что-то непонятное, хриплый надрывный звук, но сильная дрожь мешала разобрать, что это за звук и откуда. Время будто застыло: секунды казались часами, а часы секундами, и прошло несколько минут, прежде чем Элизабет поняла: это она хрипит, надрывный звук — рыдания, сотрясающие ее грудь.

Обман, точно, обман! Ведь не могло все быть именно так!

— Это… это все ложь! — шептала девушка, стараясь звучать как можно тише. — Ложь… Это все туман… туман.

Объяснение было хорошее, и на секунду даже вселило уверенность; но надежда — вещь неустойчива, и вот она снова рассыпалась.

— В ней моя кровь. Она будет со мной, — кричала Джадис.

― Ты должна укротить этот холод, Элизабет, ― сказал Аслан. ― Иначе будешь как твоя мать. Прости ее.

— Расскажи мне о ней, — потребовала Джадис, но голос ее звучал мягко и вежливо, хотя Элизабет уловила, как он дрожал.

— Возвращение блудной дочери… как это прекрасно.

— Приведи ко мне ту девчонку, что он описал, — наконец отдала приказ Джадис. — Или, если не будешь уверен, приведи всех девчонок. А лучше — приведи их всех

— Пусть она видит, что я милосердна, пусть перейдет на мою сторону. Надо, чтобы она это увидела. Тогда милая девочка перейдет на мою сторону без всяких сомнений.

— Это имя [Эльсбе], данное вам при рождение, — объяснил Кориакин.

— Тот конверт не просто так появился у вас, не просто так вы его взяли. Алетиометр чувствует ваши потаённые желания, он выискивает их и стремится исполнить, чтобы осчастливить вас. Но не всегда желаемое приходит в том виде, в котором мы его представляем. Вы хотели узнать о своей матери — и вот, компас дал вам такую возможность.

— Аслан, — внезапно прорыдала Элизабет. — Я не смогу! Молю тебя, Аслан!!! Я не смогу! Помоги мне…

Но ничего — Аслан остался глух к ее просьбам; или просто Элизабет была не в состояние почувствовать теплый ветерок, налетевший на нее на мгновение. Полный разрыв и открытый перелом в медицине считали лучшими, потому что безболезненно заживали, и лучше бы в Элиз сейчас воткнули кинжал, чем так медленно вводили кривые осколки под кожу, в ребра, в самое сердце — без промаха. Элизабет зажмурилась, и перед глазами царила кромешная тьма; Элизабет дрожала, хотя холода не чувствовала. Она уже не кричала, лишь иногда тихо скулила.

А потом пришло осознание реальности, и Элизабет порывисто выдохнула; белоснежный листок с ее приговором окрасился в красным, и девушка поняла, что она настолько сильно прикусила язык и щеку, что пошла кровь.

Внезапно над ней что-то грохнулось, видимо, упало на палубу, и этот звук привел Элиз в чувство: девушка выпрямилась, поспешно стирая слезы с лица, делая глубокий вдох-выдох. Она быстро, но бесшумно заходила по комнате, вцепившись в волосы и стараясь начать думать.

Хоть одна связанная мысль должна была появиться в ее воспаленном и раненом от правды мозгу. И скоро такая мысль появилась; отрицать ничего она уже не пыталась.