Пока Великий Кулинар разъяснял дону Родриго значения элементов, кои составили вкусовые ощущения только что съеденных салатов, в посудной появились месье Антуан, Атабас и лейтенант Бразе.
— Взгляните, господа! — воскликнул месье Антуан. — Пока мы наверху помираем с голоду, кое-кто внизу не теряет времени…
— И Господь Бог любит ранних пташек, — сказал Хиглом. — А сейчас уже половина восьмого…
— Но Гаргантюа, отец великого Пантагрюэля, спал до восьми, и после этого его неплохо кормили, — не остался в долгу Атабас.
— Обед, во всяком случае, будет в полдень, — заявил Великий Кулинар.
Обед немного запоздал, но никто не проявлял нетерпения. Пока Хиглом командовал на кухне и в столовой, кавалер ди Сивлас, Великий хранитель тоги, собрал пантагрюэлистов в зале, чтобы посмотреть, как они одеты.
Требования Великого хранителя тоги были известны: свободное следование последней столичной моде, но без преувеличений, переходящих в нелепость, а паче без ненужного украшательства, ибо оно присуще лишь попугаям в человеческом облике, коим никаких других радостей не остается. Сам кавалер ди Сивлас был великолепен в своем глубоко-коричневом костюме с откидными рукавами, подбитыми красноватым атласом. Единственным украшением служил ему ослепительно белый воротник с богатым кружевом. Весь этот ансамбль отлично гармонировал с его каштановыми волосами и карими глазами.
— Помните, господа, — говорил он, похаживая внутри круга, которым стояли пантагрюэлисты, — костюм человека должен побуждать смотреть ему в лицо, в глаза, он не должен оттягивать на себя внимание какими-либо прошвами, прорезами, пуговицами et cetera. Такие костюмы предпочитают вельмо… мм… виноват, некоторые люди, которые заинтересованы в том, чтобы в лицо им не смотрели, ибо если там и есть что прочесть, то вовсе не говорящее в пользу обладателя лица. Нам это не страшно, пусть смотрят нам в лицо, и поэтому главное, что я хочу видеть в ваших костюмах, — это простота и еще раз простота. Лишь простота подлинно благородна… Гм, о вашем костюме этого не скажешь, маркиз. Что это за рукав, зачем вам эти банты, а это?.. Слишком много мелочей, разбивающих картину… Ах, у вас есть другой костюм? Я это почему-то предчувствовал. Если вы согласны надеть его, прошу вас. Граф, я хвалю ваш жемчужно-серый камзол, на нем очень красиво смотрится ваша серебряная председательская цепь… Алеандро, в белом вы неотразимы… Вы замечаете, как идет вам белое… Франк, вы также нравитесь мне… Веррене, как всегда, благообразен… Господа иностранцы, надеюсь, снимут свои плащи и оружие, я буду им очень признателен… А что это за призрак? — остановился он перед Атабасом, словно впервые увидел его.
Студент был в том же виде, что и вчера: в старом бархатном берете с наушниками, торчащими во все стороны, и хламиде, висящей вертикальными складками до полу, не очень чистой и не очень целой.
— Сударь, я жду ваших объяснений, — сказал Сивлас.
— Сударь, вам известно мое воззрение на одежду, — заявил Атабас, нимало не смущаясь. — Я принципиальный противник изящной оправы; но, если это может несколько примирить нас, я готов украсить свою петлицу красным тюльпаном. — И он вынул цветок из рукава.
Кавалер ди Сивлас отошел на несколько шагов и, склонив голову, задумчиво осмотрел всех.
— Нет, лучше желтым, — сказал он.
Дверь в столовую распахнулась, и появился Хиглом в торжественном белом костюме.
— Стол готов! — провозгласил он.
Готово было действительно все, вплоть до коньяка, разлитого по рюмкам. Иностранцы, рассевшись как придется (впрочем, месье Антуан очутился между доном Родриго и лейтенантом Бразе, а дон Алонсо — рядом с Сивласом), ожидали, какими церемониями будет сопровождаться обед. Собственно, это ведь был не обед, а собрание общества; должно же собрание иметь какую-то процедуру.
Ритуал оказался весьма прост. Как только все сели и слуги были высланы, поднялся председатель, граф ди Лафен, который сидел во главе стола.
— Vita magna est!
[71]— произнес он. — Друзья в сборе, стол полон, окна раскрыты и воздух чист. Извлекатели Квинтэссенции, я обращаюсь к вам. Вспомним великий завет Алькофрибаса Назье: «Тринк!»При этих словах все подняли свои рюмки.
— Друзья и единомышленники! — сказал граф со сдержанным волнением. — Наш первый кубок сегодня мы поднимаем в честь Ее Величества Иоанны, королевы Виргинской!
«Вот так штука», — успел подумать месье Антуан, вставая вместе со всеми. Граф продолжал свою речь:
— Вы, конечно, знаете, что я имею в виду. Произошло событие, которое все гуманисты и друзья Разума восприняли как чудесный дар. Пять дней назад отменен Индекс
[72]!— Да здравствует королева! — дружно воскликнули все.
— И мы, и все, кому дороги Непредубежденный Разум и Свободное Исследование, будем вечно благословлять Ее Величество за это благородное деяние. Кубок Ее Величества, друзья мои!
Выпили залпом. В общем порыве хватили и иностранные мальчуганы, которые были еще непривычны к крепким мужским напиткам; они покраснели и закашлялись до слез. Это несколько смяло торжественность момента, однако им великодушно простили их слабость.