Королевская аллея

Спустя какое-то время, Король решил, что госпожа де Монтеспан, мать его законно признанных детей, не должна подвергаться обвинениям в колдовстве, и остановил расследование; дабы положить конец слухам и сплетням, маркизу назначили «сюринтендантшею Королевы», и Король продолжал ежедневно видеться с нею — соблюдая все внешние приличия и не подолгу — по окончании мессы или после ужина, однако интимная их связь прекратилась совершенно. Король даже признался мне, что и в продолжение этих коротких визитов боится, как бы его не отравили. Он стал подозрителен даже к запахам и однажды, когда маркиза садилась в его коляску, при всех упрекнул ее в том, что ее духи, коими она всегда злоупотребляла, слишком резки и вызывают у него мигрень; маркиза заспорила, но препирательства кончились тем, что Король велел ей выйти из экипажа. В один миг блистательная Атенаис была повергнута в немилость, даром что истинные причины ее опалы остались скрыты от публики, как того требовали авторитет и достоинство Короля.

Впоследствии я часто осмеливалась говорить с Королем об исправлении нравов. Всякий раз, как экстравагантные выходки придворных давали мне к тому повод, я рисовала монарху мрачную, но правдивую картину состояния морали в его королевстве. Я видела, что он внимательно прислушивается к моим просьбам наказывать злодеев и развратников. И, однако, временами его охватывали колебания. «Значит, я должен начать с собственного брата?» — спросил он меня однажды. «Неужто вы верите, что можно изменить души?» — воскликнул он в другой раз. «Нет, Сир, — отвечала я, — но можно заставить людей соблюдать хотя бы внешние приличия»…

В 80-е года Король, по моим настояниям, все-таки взялся придать, пусть и отчасти, достойный вид лицу своего века. Он изгнал самых отъявленных «развратников-ультрамонтанов» [69]

, объявил вне закона колдунов, установил строгий надзор за продажей ядов, под страхом смертной казни запретил игру в «хоку», строго потребовал от дам, известных скандальным поведением, вести себя прилично и, в довершение всего, назначил епископами священников, еще имевших слабость верить в Бога, обязав всех без исключения отмечать главные церковные праздники. Обыкновенные воскресные дни скоро начали походить на прежние пасхальные торжества…

Сам Король ознаменовал свои реформы возвращением в круг семьи, где жил теперь как добропорядочный супруг и заботливый отец. Я поощряла его в этом, как только могла, и увещания мои были отнюдь не излишни, ибо Король не находил отрады в обществе своих близких. Молодой дофин Людовик не обещал ничего путного, а, впрочем, и не успел показать себя; слишком слабый его ум был с самого начала подавлен чрезмерно тяжелым учением, и он вечно ходил с видом уныния и скуки, исчезавшей только за чтением античных авторов да сообщений о свадьбах в «Газет де Франс»; вдобавок, он был настолько робок, что в присутствии отца боялся и дышать. Дофина, которую я, вместе с господином де Мо, ездила встречать на границу, соединяла в себе поразительное безобразие с редкостным дикарством: всем придворным увеселениям она предпочитала свои тихие сумрачные покои, а обществу принцев — Бессолу, свою горничную-итальянку, которую любила более всего на свете; кроме того, она вечно хворала и была подвержена обморокам. О нравах Месье, брата Короля, толстенького малорослого человечка, чрезвычайно гордого и надменного, я уже писала. Что же до Мадам, его супруги, то эта дама, напротив, выглядела швейцарцем и юбке; она обожала своих собак, немецкое пиво и немецкую кислую капусту, вечно ходила в охотничьих костюмах и бранилась не хуже иного возчика; впрочем, она была не обделена умом, но, не найдя счастья в семейной жизни, придумала влюбиться в своего зятя, а, поскольку внешность ее не позволяла надеяться на успех, то и ум сделался желчным и раздражительным. Кузина Короля, мадемуазель де Монпансье, похожая на тощую клячу, все еще развлекала Двор зрелищем своей страсти к господину де Лозену, мечтая лишь об одном — как бы вытащить своего милого избранничка из Пиньероля [70]

. Что же до Королевы, то она почти совсем не переменилась: ее помятое личико под светлыми буклями выглядело все таким же наивным и старообразным, и все так же, после двадцати лет жизни во Франции, она ничего не знала ни о Дворе, ни о государстве, интересуясь единственно приготовлением шоколада, дрессировкою обезьянок да свадьбами своих карликов.

И, однако, мне удалось вернуть ей Короля. Это оказалось не так-то легко, — он никогда не ладил с нею и все реже скрывал раздражение ее глупостью. Но я считала, что их примирение отвечает моим интересам. В то время Король часто повторял мне, что устал от любовных похождений; ему и впрямь внушил живейшее отвращение тот процесс над отравителями, в коем оказались замешаны сразу три его любовницы; но я-то знала, что он еще слишком молод и пылок, чтобы довольствоваться мною одной. И уж коли приходилось делиться, то лучше было делиться с Королевою, — она послужила бы удобным отвлекающим средством, не став притом моею истинною соперницей.