Королевская аллея

Уже давно я уговаривала Филиппа де Виллета дать своим детям воспитание, приличествующее их происхождению, но, поскольку они были гугенотами, это не представлялось возможным: Король запретил наставникам-реформаторам брать пансионеров, кальвинистская Академия в Седане, где некогда учился мой отец, была закрыта, а другую такую же, в Сомюре, собирались разогнать. Филипп упорно не желал отдавать детей в католический коллеж и таскал обоих сыновей в плаванья по всем морям; мальчики набрались там отваги, участвуя с восьми-девяти лет в сражениях, но отнюдь не учености, и на их невежество больно было смотреть. Я считала своим долгом помочь этой беде. Мне также очень нравилась их младшая сестренка Маргарита-Мари, прелестная, как ангел, и хитрая, как бесенок; по моему мнению, она заслуживала лучшей участи, чем прозябание на птичьем дворе в Мюрсэ, к чему готовила ее моя кузина. Меня приводила в ярость упрямая приверженность моих кузенов кальвинизму, мешавшая им воспользоваться моей помощью, а мне — проявить благодарность их матери и бабушке, которые воспитали меня.

Король, и в самом деле, не желал видеть гугенотов при Дворе. Он с юных лет враждебно относился к любой ереси. Рассказывали, что однажды, когда к нему явилась депутация гугенотов, он бросил их генеральному представителю, господину де Рювиньи: «Король, мой дед, любил вас; Король, мой отец, боялся; я же и не люблю и не боюсь вас!» Он полагал, что для королевства нет ничего лучше, чем единая религия, и что свобода вероисповедания разрушает государство; реформаторы верили в то же самое, и потому ни в одной кальвинистской стране Европы не было примеров свободы вероисповедания.

Однако, монарх, всегда руководимый чувством законности, считал себя обязанным сохранять привилегии, унаследованные гугенотами от их отцов в силу Нантского и Алесского эдиктов [72]

, но сверх этого не делал никаких послаблений, строго придерживаясь рамок официальных обязательств и объявив, что все непредусмотренное эдиктами должно рассматриваться как запрещенное. Опираясь на эти слова, власти, с самого начала его царствования, уничтожили многие протестантские храмы, закрыли школы и так называемые «палаты Эдикта», занимавшиеся разбором религиозных распрей, воспретили кальвинистам держать у себя подмастерьев и учеников, а гугенотам обоих полов заниматься родовспоможением; представители этой религии не могли претендовать на должности в полицейских и финансовых ведомствах. Король готовил в этом отношении еще и другие планы и, с установлением мира, желал приступить к самому широкому обращению гугенотов; ясно было, что если Бог дарует ему долгую жизнь, то через двадцать лет в стране не останется ни одного «еретика». Уже и нынче они тысячами переходили в католичество.

И только мои родные продолжали упорствовать; мне казалось, они медлят нарочно, стремясь выставить меня в смешном свете перед людьми. Я сочувствовала этим заблудшим душам, ибо сама в юности держалась того же, но не думала, что их упорство может служить им извинением, а, впрочем, согласна была терпеть, лишь бы достичь своего, хотя и не ждала легкой победы.

Боязнь немилости Короля, столь удачно сочетавшаяся с тоскою по детям и вполне естественным стремлением сделать доброе дело, привела меня к решению обратить в католичество детей де Виллета, де Сент-Эрмина и Комона д'Адд.

Начиная с 1669 года, согласно официальному указу, родители не имели права препятствовать детям, пожелавшим переменить веру, — мальчикам, начиная с четырнадцати лет, и девочкам, начиная с двенадцати. Старший из сыновей Филиппа, носивший имя Мюрсэ, уже попал таким образом в мои сети. Ему было четырнадцать лет, когда родители прислали его в Париж по делам; я воспользовалась этим, чтобы свести мальчика с аббатом Гобленом. Мюрсэ оказался неопытным богословом и, главное, больше пекся о своей карьере, нежели о верности религии отцов; он не долго противился аргументам священника и три недели спустя перешел в нашу веру. Король оплатил его учебу в Академии, где он и начал усердно заниматься.

Эта удача воодушевила меня на попытки завоевать и младших детей. Я попросила моих ниорских кузин и Филиппа присылать ко мне на месяц или два тех из детей, кто уже был достаточно взрослым, чтобы оценить прелести Парижа и Двора, обязавшись притом не склонять их к переходу в католичество. Кузины тут же охотно согласились в ближайшую зиму прислать и сыновей и дочерей. И только Филипп, разгневанный обращением Мюрсэ, не ответил ни слова и забрал второго сына с собою в плаванье.