Королевская аллея

Я жила в самой гуще Двора отшельницею; единственной моей подругой была княгиня дез Юрсен. Уж она-то, по крайней мере, помнила дни нашей молодости, видела те же лица, что и я, увы, давным-давно канувшие в Лету. Те несколько месяцев 1705 года, что она провела в Версале и Марли, попав в короткую немилость из-за ссоры с французским послом, еще сильнее укрепили нашу дружбу; мы болтали целыми днями, она ночевала в моей спальне и смехом разгоняла мою тоску. Ее жизненная стойкость удивляла меня, как и в первый день нашего знакомства. Я с нетерпением ждала ее подробных откровенных писем и сама с искренним удовольствием сообщала ей все придворные новости; правда, что мы с нею не сходились во вкусах: она обожала заниматься политикой, а я — детьми. Но, поскольку Бог, к вящему нашему спасению, обыкновенно принуждает людей исполнять несвойственные им роли, ей приходилось пеленать младенцев и болтать с кормилицами, мне же — обсуждать важные дела с министрами.

По этому поводу мы с нею обменивались полезными мыслями: я подсказывала ей, как лучше воспитывать детей (Король говаривал, что я помешана на воспитании), — мне хотелось, чтобы она попыталась обращаться с принцами так, как это делают в Англии, отчего тамошние дети вырастают крепкими и прекрасно сложенными: никаких пеленок и свивальников; младенец лежит в одной рубашечке, которую меняют, едва он ее запачкает, а не преет в туго замотанных тряпках; таковая свобода избавляет детей от плача, опрелостей и искривления ножек. Все это я с жаром излагала принцессе, по ее вовсе не занимали подобные мелочи, она и знать не хотела, почему удобнее садиться справа, а не слева от колыбельки. На мои педагогические поучения она отвечала рассуждениями о судьбах Европы и планах преобразования нашего правительства; все ее письма были полны замечательных проектов, коим не хватало лишь одного — чувства реальности.

Ее взгляды на ведение войны ничуть не изменились: она упорно отказывалась от любых переговоров, не желая уступить ни пяди испанской земли, и свято верила, что успех нашей армии вернет испанскому и французскому королям все их прежние владения. И в самом деле, неожиданная победа, одержанная моим маршалом Вилларом при Денене, разгром неприятеля, в панике бежавшего с поля боя, и слабость принца Евгения переломили ход этой войны. В несколько месяцев наши войска отбили Дуэ, Бушен, Кенуа и большинство северных крепостей, долгие годы находившихся в руках врага. Наконец я могла надеяться на почетный мир, тогда как моя дорогая camerera-mayor кровожадно требовала воевать до победного конца.

К счастью, Король и его министры приняли мою сторону. Я не удивилась этому, — к моему мнению прислушивались все чаще и чаще, ибо теперешнее правительство составляли мои креатуры или друзья: Вуазен, военный министр и канцлер, в течение восемнадцати лет помогал мне управлять Сен-Сиром до того, как получил нынешний свой пост; Торси, министр Иностранных дел, и Демаре, министр Финансов, принадлежали оба к клану Кольбера, коего членов я некогда столь усердно продвигала по службе; Виллеруа, получивший министерский пост из рук Короля, был обязан этой милостью мне. Все они считались со мною, и почти все бумаги проходили через мои руки прежде, чем попасть к Королю; в семьдесят семь лет я стала, наконец, всемогущей. Министры не осмеливались представить Королю нужную кандидатуру без моего одобрения…

Тридцать лет супружеской жизни и сорок лет непрерывных интриг научили меня подходу к моему мужу: следовало постепенно готовить его к любой новой мысли, не заставать врасплох, говорить с ним искренне и дружелюбно и ни в коем случае не выказывать заинтересованности в том, чего хочешь добиться. В последние годы нашего брака я без труда получала от Короля желаемое и уже не опасалась с его стороны резкого отпора, как это бывало вначале. Теперь и только теперь я сделалась полной хозяйкою положения. Это было тем более легко, что монарх, чей характер я столь хорошо изучила, уже не был ни скор, ни решителен, время делало свое дело. Правда, что здоровьем он был по-прежнему крепок и страдал от болезней не чаще, чем в сорокалетнем возрасте: ел за четверых, метко поражал фазанов на охоте, мог гнать оленя по шести-семи часов кряду… В Фонтенбло жил папский легат; он говорил:

— Если я донесу в Рим, что французский король, в свои семьдесят четыре года, выходит на адскую жару в два часа дня и носится по лесам и полям, с лошадьми и собаками, охотясь на зверя, меня сочтут сумасшедшим». Однако мы были уже не в том возрасте, когда можно безраздельно отдаваться плотским и духовным утехам; я хорошо видела, что та неуемная энергия, с которой Король охотился и развлекался, изменяет ему на заседаниях Совета, где он задремывает над важными бумагами. Я же, напротив, старалась расходовать силы экономно и потому в эти часы голова моя была особенно ясна. Борьба за власть — вздумай я завязать таковую, — оказалась бы слишком неравною.