Королевская лилия

– Я – простой грубый мужик. Что с меня взять? А ты – прекрасная юная дева.

– Сейчас все девушки ругаются и матерятся не хуже парней.

– Ну и пусть все матерятся. Ты – не все. Ты – особенная. Не позволяй толпе себя испачкать. Поняла?

Оля помолчала, ковыряя носком кроссовки землю.

– Я постараюсь.

Округин перевел дух. Воспитательная беседа, пусть и короткая, далась ему нелегко. Все-таки педагогика – это наука! Округину с его высшим техническим до Сухомлинского и Макаренко, как отсюда до Парижа!

– Хорошо, Оля, – сказал он уже другим голосом и посмотрел просительно, – а теперь принеси мне сломанную швабру и огурец.

Оля похлопала короткими рыжими ресницами:

– А огурец зачем?

– Жутко хочется свежего огурца. У вас в холодильнике так упоительно огурцами пахнет, что я чуть слюной не захлебнулся.

Оранжевый заяц подпрыгнул на месте и вмиг исчез. Алексей зашел за вяз, где, как всегда, не было ни одного вредного насекомого, и, достав сигареты, с наслаждением закурил. Еще неделю назад он не подозревал о существовании этих людей, а сегодня воспитывал Олю Дибич как… Как кого, кстати? Как называют сестру жены? Золовка? Нет, это – сестра мужа, кажется. Может, свояченица? Надо будет уточнить у Сани. Тот в подобных вещах мастак. Точно знает, кто такой деверь и чем он отличается от свояка и шурина.

– Алексей Петрович, я принесла.

Рядом материализовалась Оля с двумя тарелками в руках и шваброй, зажатой под мышкой. На тарелках лежали два пупырчатых огурца, помидор, бутерброд с колбасой и кусок пирога с яйцом. Умница ты моя!

– Спасибо, Оля, – с чувством сказал Округин, откусывая душистый огурец. – Друг спас жизнь друга! Помнишь, как Карлсон говорил?

– А мы что, теперь друзья? – спросила Оля и посмотрела пытливо.

– Конечно. Уже давно. Ты не заметила?

– Я думала, вы меня презираете.

– Нет, не презираю. Я в своей жизни тоже немало глупостей натворил, так что не мне тебя судить.

– А вы взаправду женитесь с Полькой?

– Взаправду, а что? Не веришь в мои честные намерения?

– Просто странно, что Полька… так быстро согласилась. Она с мужиками всегда строгая, ну, типа на шею никому не кидается. А с вами так быстро… Я даже не поняла, как все случилось.

– Весь секрет в том, – энергично жуя бутерброд, сообщил Округин, – что я жутко обаятельный и привлекательный.

Оля хихикнула в плечо, продолжая держать перед ним тарелки с яствами.

– Ты что, сомневаешься в моих способностях?

Округин сделал зверское лицо.

– Не то чтобы… Но у Польки ухажеры были и покрасивей вас!

– Ну, это, знаешь ли, дело вкуса. Ухажеры были да сплыли. А я тут и никуда не денусь.

– Точно? Никуда не денетесь?

Ах ты, рыжая хитрюга! Раскрутила на откровенность, чтобы убедиться: он не залетный ухарь и сестру не обидит. Умница!

Округин посмотрел в глазки-пуговки и ответил очень серьезно:

– Никуда. Веришь?

– Верю. Хотите, чаю принесу?

– Спасибо, но если через минуту я не принесу швабру, твой отец сочтет меня дезертиром. Хотя, знаешь что? Если сможешь сделать это незаметно, принеси чаю нам обоим. Догадываюсь, что он тоже с утра ничего не ел.

– Принесу. В термосе.

Оставив ему швабру, Оля унеслась прочь, а Округин отправился совершать трудовой подвиг. Двигаясь привычным уже маршрутом в обход старого дома к пристройке, он неожиданно услышал голос Евгения Аристарховича, доносившийся из приоткрытого окна:

– Прекрати! Ты что, из ума выжила совсем? Нет значит нет! Собирайся лучше, времени мало! И не вздумай дурить!

Депутат говорил резко и грубо. Округин, замедлив движение, напряг слух, но больше ничего не расслышал. Старушка что-то ответила, но так тихо, что слов было не разобрать. Депутат тоже ничего больше не сказал, и Алексей, подождав немного, двинулся дальше.

Конечно, он подозревал, что подчеркнутая почтительность и сыновья нежность, с которой Евгений относился к старухе, не более чем игра на публику. Депутат, который помогает ветеранам и домам престарелых, должен обожать свою мать. А как же! Но правды не скроешь. Человек, заперший мать в деревенской глуши в компании с сиделками, лишив возможности общения с близкими и родными, не жалеет и не любит ее. В голосе Евгения, когда он думал, что его никто не слышит, были только раздражение и злость. Старушка, наверное, переживает из-за торжества, которое сын, кстати, и затеял, боится, что не выдержит напряжения, и это приводит Евгения в бешенство. Он, поди, и прессу назвал, чтобы заснять моменты проявления его выдающейся любви к матери, а та не хочет, волнуется.

– Алексей, ты куда запропастился? – прервал его размышления Аркадий. – Я уже хотел на выручку бежать.

– Тут я. Вот добыл швабру. А черенок есть?

– Есть. Я уже ошкурил. Осталось насадить, и все.

– Не все. Тут кусок старого черенка застрял. Давайте я все сделаю, а вы пока вот кусок пирога съешьте. Оля выдала из запасов.

– Здорово! – обрадовался Аркадий и, вытерев руки об штаны, принял пирог. – Как ты догадался, что я с утра не жравши?

– Сам такой. Оля обещала еще чай в термосе принести.

Округин принялся за ремонт швабры, а Аркадий, присев на березовый чурбак, с наслаждением откусил от пирога.