Королевский лес. Роман об Англии

Сделка была проста. Скромные вольные жители Лимингтона – отныне им предстояло именоваться гражданами – должны были объединиться в корпорацию и ежегодно выплачивать лорду пошлину в тридцать шиллингов. За это они освободятся от всякой трудовой повинности, а лорд добавит в концессионный договор дозволение действовать на всей территории его обширных угодий без всяких других налогов и пошлин. Полвека назад вторая хартия подтвердила право граждан Лимингтона самим разбираться с обыденными городскими делами и выбирать себе рива, ответственного за них: эта должность была чем-то средним между маловажным мэром и управляющим лендлорда.

«Знайте же, все мужи нынешние и будущие, что я, Болдуин де Редверс, граф Девонский, пожаловал и сей хартией подтвердил моим гражданам Лимингтона все свободы и от пошлин освобождение… на земле и на море, на мостах, переправах и у ворот, на ярмарках и рынках, при продаже и покупке… везде и во всем…»

Такими словами начиналась вдохновляющая хартия, типичная для своего времени. Благодаря этой хартии маленькая гавань превратилась в небольшой город.

Но лендлорд тем не менее оставался властелином города и господином для его граждан и мэра, как теперь звался рив, людей вольных, но все-таки арендаторов. Они все еще должны были платить ему ренту за земельные наделы – городские лены – и арендованное жилье. В повседневных делах, касавшихся закона и порядка, они и их город в целом подлежали суду лендлорда. И даже притом что со временем королевские суды все больше брали на себя функции местного правосудия, феодальное поместье Старый Лимингтон, опиравшееся на сельские угодья вне города, сохраняло роль официального куратора этой местности.

Великие события английской истории на протяжении века почти не затрагивали Лимингтон. Примерно в 1300 году, когда король Эдуард I спросил, почему этот город не поставил судна для кампании против шотландцев, его чиновники ответили: «Это маленькая нищая гавань – по сути, всего лишь деревня». И были прощены. Но следующий век принес драматические перемены.

Когда после 1346 года по Европе пронеслась ужасная Черная смерть, она навсегда изменила облик Англии. Треть населения вымерла. Опустели фермы и целые деревни; рабочей силы осталось так мало, что сервы и бедные крестьяне могли продавать свой труд и приобретать свободные земли. В бескрайних оленьих лесах, скудно населенных лесорубами и охотниками, изменилось не многое, однако в восточной половине Нью-Фореста, на землях Бьюли, в смягченном виде произошла великая сельскохозяйственная революция. Послушников для работы на фермах уже не хватало. Однако аббатство продолжало вести молитвенную жизнь, и его монахам жилось довольно неплохо. Но вместо того чтобы управлять фермами на своих обширных землях, они большей частью, иногда поделив их, сдавали маленькие участки фермерам. Юного Джонатана время от времени забирали с одной из ферм, чтобы он навестил материнскую семью, которая вот уже три поколения жила там припеваючи. Указывая вдоль побережья на восток, его отец не говорил Джонатану: «Это земли цистерцианцев» – он выражался иначе: «Там находится ферма твоей матери». Монахи Бьюли лишились особого статуса. Теперь они были просто лендлордами.

И если аббатство захирело, то маленький порт развился. Вскоре после Черной смерти, когда король Эдуард III и его обаятельный сын Черный принц вели свои блистательные кампании в ходе так называемой Столетней войны против французов, лимингтонцы уже смогли выделить несколько судов и моряков. Мало того – эта война оказалась в числе тех немногих, что были действительно выгодны Англии. Трофеи и деньги, уплаченные в качестве выкупа, текли рекой. Англичане отобрали у своих французских сородичей земли и важные порты. Скромный порт Лимингтона торговал винами, специями, мелкими предметами роскоши из богатых и солнечных французских краев. В купцах Лимингтона росла уверенность. К 1415 году, когда героический король Генрих V окончательно разгромил французов в битве при Азенкуре, они были поистине чрезвычайно довольны собой.

И если в последнее время дела шли не так хорошо, купцы говорили, что еще есть деньги, которые можно делать.

Бывали случаи, когда Генри Тоттон всерьез беспокоился за сына.

– Я не уверен, что он и впрямь воспринимает мои слова, – пожаловался он как-то раз другу.

– В десять лет все одинаковы, – утешил его тот.

Но это не вполне устраивало Тоттона, и сейчас он, глядя на сына, испытал неуверенность и разочарование, которых постарался не показать.