Когда-то эта аптека работала круглосуточно. Но обострение политической обстановки в городе после 1905 года и особенно страшные еврейские погромы, произошедшее в 1905–1907 годах, положили конец этой традиции. Аптеку стали на ночь запирать, закрывая дверь главного входа и окна витрины густой металлической решеткой – это была защита и от террористов, и от воров.
Однако память о том, что аптека работает круглосуточно, в городе была жива, поэтому время от времени местные жители забредали к дому Руссова и ночью. А бродяги и просто какие-то тени, выползающие на улицы с наступлением темноты, пробирались погреться под тусклым аптечным фонарем, который продолжал гореть всю ночь, следуя давней традиции – еще знаменитый герцог де Ришелье издал указ о том, что все аптеки и пункты больниц должны быть ярко освещены фонарем с наступлением ночи. К сожалению, новое время внесло свои коррективы, но что бы ни случалось в городе, каждую ночь фонарь аптеки продолжал гореть.
Так что редких в это время прохожих совсем не удивила фигура одинокой женщины, застывшей возле решетки аптеки. Впрочем, ночь была настолько холодной, что прохожих на улицах почти и не было. Даже конные жандармы не заглядывали в этот богатый район.
И действительно, в доме Руссова, находящемся близко к Дворянской, Преображенской, Дерибасовской улицам, жили большей частью богатые и знатные люди. А потому здесь редко бывали пьяные драки, свары или прочие беспорядки, которыми славились все остальные районы города.
Так уж случилось, что сын аптекаря Поповского в ту ночь возвращался в экипаже из гостей – со званого вечера в доме миллионера Анатра, закончившегося далеко за полночь. Он направился в особняк на Преображенской, который семья Поповских занимала с самого начала сотрудничества со знаменитой аптекой.
Ночью была изморозь, предвестница близких морозов, копыта лошади скользили на круглых булыжниках, а потому двухместный экипаж, управляемый кучером, двигался медленно.
Поповский, выпивший изрядное количество дорогого шампанского, мирно дремал в углу экипажа, как вдруг лошадь поскользнулась, и пассажир стукнулся лбом. Чертыхнувшись, молодой человек потер ушибленное место и высунулся было из экипажа, чтобы взглянуть, что произошло, как вдруг увидел, что проезжает как раз мимо отцовской аптеки, возле решетки которой кто-то стоит.
Как все богатые предприниматели, получающие большие деньги с коммерческого заведения, Поповский страшно боялся воров. Он уже управлял отцовской аптекой и страстно мечтал о все более растущих доходах, а воры означали не только досадную помеху в работе, но и прямой убыток. Аптеку грабили ночью уже несколько раз. И каждый раз воры взламывали дорогостоящую решетку, вводя хозяев аптеки в досадный, не предусмотренный расход.
А потому молодой Поповский, чью кровь заметно горячили еще не выветрившиеся пары шампанского, вытащил из кармана маленький пистолет, который всегда носил с собой, и велел кучеру ехать к аптеке. Он сам, лично, решил прогнать воров, проявив немыслимую лихость и героизм.
Надо сказать, что в обычных, так сказать, трезвых условиях молодой наследник аптечного дела никогда бы не осмелился на столь глупый поступок. Как минимум, он побежал бы за жандармами в соседний полицейский участок на Преображенской. Но в ту ночь обилие шампанского настолько изменило его поведение, что он решил проявить несвойственный ему героизм. Явной глупости воспротивился даже кучер, попытавшийся вмешаться, но воодушевленный приключением Поповский принялся размахивать пистолетом и кричать, что немедленно начнет стрелять. Причем прямо в спину кучера. Делать было нечего, и кучер, крестясь свободной рукой и шепча «Отче наш», повернул к аптеке.
Уже подъехав к месту Поповский разглядел, что возле решетки стоит женщина, похоже, пожилая. «Наводчица или пьянчужка», – решил про себя он, выпрыгивая из экипажа. Перепуганный трезвый кучер, которому категорически не нравились подобные происшествия в начале четвертого ночи, покорно следовал за Поповским.
– Эй, мадам! Аптека закрыта! – закричал молодой человек, размахивая пистолетом, – закрыта аптека, говорю! Приходите утром!
Но женщина не шевелилась. Во всей фигуре ее была какая-то странная, неестественная напряженность, особенно в раскинутых в разные стороны руках, которые прямо-таки вплелись в железные прутья решетки.
Протрезвевший Поповский оценил ситуацию: беспроглядная тьма вокруг и ни единой живой души, за исключением трясущегося кучера. Даже фонарь, казалось, горел более тускло, оставляя так мало света, что в нем ничего нельзя было разглядеть. Усилившийся порыв ветра качнул его, разбрасывая тусклые лучи света по сторонам, и в тот же самый момент раздался протяжный, пронзительный скрип, перевернувший Поповскому всю душу.