Корона скифа (сборник)

— В астральном пространстве — феерии духа! Как это сказано! Ах, как сказано, боже ты мой! Поручик, вы — гений!

На сцене поставили стул, и граф Загорский, взявший на себя роль конферансье, вывел и усадил на этот стул молоденького слепого баяниста.

— Выступает Ваня Маланин!

— Выборный баян! Марковы делали! — шепнул Гадалов Смирнову.

Слепец всей пятерней пробежал по клавишам, и знакомые мелодии народных песен оказались изумительно полными и потрясающими душу.

— Глубоко копает черт! — выдохнул Смирнов. По-нашему, по-русски!

— Ну вот, а ты на американской машине приехал! — укорил его Гадалов.

— А-а! При чем тут машина!

Ведущий тем временем сделал приглашающий жест и на сцену вышел человек в синем плаще до пят, в кружевном жабо, его рыжее и скуластое лицо контрастировало с нарядом. Загорский объявил:

— Сейчас вас ознакомит с новым движением в литературе поэт Леопольд Калужский.

Детина басом запричитал:

— Вы не заметили, а мы пришли! Мы запредельные, живем вдали. Вы мыши тихие, в глуши, в траве, поэзой трахну вас по голове!

И новый человек стал читать, сильно подвывая:

— Паленой водкой полон серый дом.

И серый дым упал на пол паленый,

Где сочиняет кучер палиндром

От шала палого шальной и опаленный,

И пенится в бокале шалый пал,

Змеей шипящею скользит по палиндрому

И кучер занемог, и кучер пал,

На серый дым, что стелется по дому

И возвращенье к памяти его

К исходу сна и тьме эмбриональной.

И льется пал, и больше ничего

В картине этой экзистенциональной.

— Ни хрена не понял! — сказал Смирнов и оглянулся на сидевших неподалеку профессоров, может, те поняли? Профессора сидели спокойно.

— Чего тут непонятного? — ответил Гадалов. — Паленая водка! Государь император сухой закон ввел, а эти калужские гады паленую водку тоннами гонят!

— Ну, ты как хочешь, а на меня эти поэзы хандру навевают. Поеду я, пожалуй. Надо во дворце последние приготовления к свадьбе произвести.

— Да, отхватил ты Ваньке невесту. Анастасия эта — прямо ангел во плоти. Только от одного смотрения дрожь в конечностях идет.

— А что? И отхватил! — улыбнулся Смирнов, поправляя перстни на пальцах. Она красива, но и наши денежки тоже неплохо выглядят.

— Значит, скоро погуляем?

— Погуляем! Ваньку я за реку послал, чтобы там в нашем дачном летнем дворце порядок навел. Начнем свадьбу в здешнем дворце, а потом туда, в боры переедем за реку. Весной, брат, там просто как в раю, о котором на базаре болтал грузчик Федька Салов. Будто бы сподобился он в раю побывать. А по мне без денег — в раю не шибко побываешь. Пойду я.

— А я уж дослушаю, досмотрю все. А потом может еще музыкального пивка дерну. Ну, бывай.

Смирнов сунул в вазон для пожертвований толстую пачку денег, бегом сбежал по лестнице, вышел на крыльцо общественного собрания. Всей грудью вдохнул медовый весенний воздух. Ранняя весна, лопаются почки. Вербой пахнет прекрасно, тревожно и щемяще.

Автомобиль быстро летел по ночному городу, время позднее экипажей на Почтамтской было не видно.

— Поняй! С ветерком! — крикнул Иван Васильевич мотористу. Тот надавил грушу, автомобиль крякнул и понесся уже с необычайной скоростью.

«Эх, живем!» — пронеслось в отуманенном вином и весной мозгу славного томского негоцианта. Свернули в переулок и подъехали к дворцу, который в свете луны нефритово светился. Это действовал вмазанный в стены тальк.

— Езжай, механик! — приказал Смирнов водителю, — завтра часов в десять подашь.

Машина развернулась в полутьме переулка и исчезла. Смирнов вынул тяжелый позолоченный ключ от парадной двери. Вставил в замок, повернул, замок пропел песенку: «Чижик-пыжик, где ты был?»

— Где надо, там и был, — сказал Иван Васильевич, — не твое собачье дело!

Сквозь стеклянную стену дворца он видел лестничные марши, витражи, колонны, балюстраду. Нигде не видно было ни души.

Смирнов поднимался по лестнице, сняв модные штиблеты и сунул их в вазон с розами на первом этаже, чтобы не разбудить стуком каблуков кого-нибудь из прислуги. Затем он снял душивший его галстук, скинул сюртук. В таком облегченном виде он прокрался к комнате, которая была отведена Анастасии. Он настоял на том, чтобы будущая сноха еще до свадьбы переселилась бы во дворец и привыкала к новому жилью, руководя меблировкой.

Он уже несколько раз шутливо целовал это удивительное создание в яркие сочные губы, когда дарил Настюшке все новые браслеты и колье. Она смущалась, отказывалась.

— Ты стоишь больше, драгоценная моя! — повторял в таком случае будущий тесть.

Он вошел в спальню и увидел ее при свете луны, она разметалась во сне, одеяло сползло с кровати, и это ему придало решимости…