Корона скифа (сборник)

— Ты вот что! — крикнул Цусима, — поспеши. Тебя дамы ждут! Они обидятся, что ты отказываешься, а уж что тогда будет, не поручусь!

— Я это… Я воды нынче много пил, и пива! Мне отлить сходить, тогда уж… Терпеть нет никакой возможности.

— Ну, сходи отлей! — согласился Цусима, только быстро! Сам понимаешь! Стой! Ты куда штаны хватаешь? А ну брось! Беги, как есть, быстро отливай, небось не замерзнешь.

Совершенно голый, Федька выскочил во двор, собака дернулась на цепи, свирепо рявкнула. Федька махом одолел забор и помчался, ударяясь о деревья, даже кожу на боку ободрал, потом ему стало не только страшно, но и холодно и обидно. Он забыл обратную дорогу, но и на заимку возвращаться не мог. И чувствовал, что выбьется из сил и замерзнет в этом чертовом лесу. И бежал, и бежал, сам не зная куда.

Во тьме эмбриональной

Есть у людей деньги, нет денег — все равно им хочется где-то собраться вместе. Показаться друг другу. Богатые похвастают своим богатством, бедные — честностью, умом, да мало ли чем? Каждый хочет со стороны казаться лучше, чем он есть на самом деле. Хочет, и все тут!

Общественное собрание давно стало в Томске таким зданием, куда люди стремятся. Но не всех принимают, а иных за какую-нибудь бузу, за неприличие выдворяют из этого дома, кого временно, кого совсем.

Иным сюда вообще нет ходу. Было так, что опального писателя Станюковича сюда не пустили как политически неблагонадежного. Он давно ссылку отбыл, уехал, но обиду затаил, написал о том, что томичи в общественном собрании друг другу откусывают носы. Клевета, конечно! Никто никому ничего не откусывает. Картины по стенам — подлинники, творения великих голландцев, фламандцев, итальянцев и французов. Китайские вазы с живыми розами. Позолоченные стулья, хоть и дворцу царскому подстать.

Игровые кабинеты, буфеты, ресторация. Театральная зала. Все, как в Европах: зеркала, фонтаны, все сверкает, искрится и пенится, как шампанское.

Иннокентий Евграфович Кухтерин, царствие ему небесное, на спор выдул подряд семь бутылок шампанского. Выдул, спускаться в подвальный этаж к туалетам ему было недосуг, он выскочил на балкон общественного собрания. Стал писать с третьего этажа красивой мощной струей, но с высоты до земли струя добиралась в виде дождевой капели. Шла внизу по панели дама в мехах, чует сверху каплет дождь, не по сезону теплый. Глянула вверх — мать моя родная! Это и не дождь вовсе. Заметалась дама, стараясь из-под капели уйти, где там! Кеша свой шланг направляет, как хочет. Дама кричит:

— Мерзавец! Нахал! Подличина!

А Иннокентий Евграфович сверху так вальяжно и добродушно:

— Мадам! Не извольте беспокоиться, туча в моих руках, куда захочу, туда дождик и направлю!

Ну, Иннокентий, известно чудил. В ресторане «Медведь» однажды закусывать изволил. И по обыкновению своему выпил изрядно. Официант подбегает на цыпочках:

— Чего еще изволите, ваше степенство?

— Ничего, — говорит, — сыт! Проделайте мне дверь рядом с моим столиком, да велите к этой двери экипаж подать.

— То есть как? Это же капитальная стена!

— Ну, а я капитально за все заплачу! Проделайте дверь, да побыстрее! Я не хочу выходить через ту дверь, через которую — все!

И явились каменщики и скоренько сделали дверной проем, через который Кеша вышел, ни на кого не глядя. В другой раз этот озорник сказал крестьянам, которые ехали с возами сена на базар:

— Поворачивайте все за мной, я покупаю все ваше сено!

И поехал в пролеточке на гору Каштак, где было пустое, лысое место. Там он сказал:

— Теперь из всех сорока возов смечите мне большой стог! За это я дополнительно заплачу.

И пошла тут невиданная работа. Сметали крестьяне такой огромный стог, какого никогда не видели нигде на свете. А Иннокентий приказывает:

— Вы его хорошенько вилами причешите, а то абы как — сделали!

Те стараются, а он все недоволен:

— Правый бок выпирает. Вы мне сделайте стог, ровный, как пасхально яичко!

Сделали. Взял он у приказчика бидон с керосином, полил на сено, а потом спичку кинул, и заполыхало во все небо!

Крестьяне, конечно, обложили Кешу матом. Некоторые даже плакали. Добра-то сколько пропало! Трудов-то! Но и сказать нечего — за все заплачено!

Нет теперь Кеши. Его брат Александр правит фирмой тихо и спокойно. И купцы, которые имеют билеты на вход в общественное собрание, такие стали франты, что их не всегда от профессоров отличишь. Правда, в крови что-то от прежних замашек осталось. Пришли вроде вечер музыки и поэзии в себя впитать всеми порами, а все тянет их в буфет, тянет в игорные кабинеты.

Профессора чинно беседуют в курительной комнате, не все им в своих квартирах читать стихи и концертировать, надо посмотреть современную молодежь. Много едет в Томск людей с Запада, обожжены огнем войны, заражены новой европейской модой. И в музыке, и в литературе. Конечно, до Томска докатываются только отголоски.