Корона за любовь. Константин Павлович

Маргарита осматривала погибших. Пока шли лишь беловолосые французы, смуглые итальянцы и мертвенно-белые пруссаки. Их она оглядывала мельком и стремилась пройти всё дальше и дальше от дороги, на которой темнел короб кареты.

Сгорел дотла один факел, отец Иоасаф зажёг другой. Одной рукой он держал факел, а другой взмахивал маленьким веничком, кропя святой водой погибших. Возле небольшого овражка почти не было трупов, зато на другой его стороне они лежали вповалку, сплошной массой — различить лица не было никакой возможности.

Но Маргарита шла и шла по изрытому полю, спотыкаясь и едва не падая на ледяные тела, светил и светил отец Иоасаф в лица лежавших. Не было того, кого она искала. И они снова продолжали свой путь по этому бесконечному могильнику.

Лица многих из убитых были уже попорчены птицами и животными, но мундиры, изодранные воротники и обшлага всё ещё сохраняли свой цвет. Пока среди погибших она не увидела ни одного мундира, принадлежащего к Ревельскому полку. Она узнала бы его среди сотен других мундиров, она знала его цвет, различные отделки и опушки, все эполеты и расцветки поясов.

Ревельцев не было.

Они медленно подвигались всё ближе и ближе к середине мёртвого поля. Все раскраски мундиров были здесь, и разнообразие этих лоскутов материи позволяло Маргарите судить о том, кто здесь лёг — свои или французы.

Давно прошла полночь, небо немного высветлилось, ветер разогнал хмурые тёмные облака, и кое-где в просветах появились бледные звёзды. А они, два живых человека среди тысяч мёртвых, всё бродили и бродили по полю, выискивая только одного среди них.

Поначалу они шли кругами, оглядывая при дымном дрожащем свете факела лица лежащих по всем овражкам и густым перелескам. Круги их всё суживались, и когда на востоке начало светлеть, они уже были почти в самой середине громадного поля.

Разбитые пушки, переломанные повозки, заваленные умершими, мешали их продвижению, но оба они научились искать пути обхода и осматривали, осматривали безжизненные тела. И снова и снова роняла в мёртвую пустоту поля Маргарита одни и те же слова:

   — Нет, это не он.

Давно уже потеряла она пушистую шаль, давно уже лицо отца Иоасафа покрылось мёрзлой коркой налипшего на усы и бороду льда, а они всё шли и шли по Бородинскому полю. Маргарита старалась не замечать страшных ран, оторванных рук и ног, старалась не всматриваться в зияющие утробы лошадей с торчащими голыми рёбрами, не задерживаться глазами на выклеванных лицах.

Но цветов Ревельского полка она так и не увидела и в изнеможении присела на разломанную повозку. Её меховые башмаки давно намокли, и стылая вода холодила пальцы, капор сбился набок, меховая накидка покрылась пятнами ржавой земли и грязного снега.

Силы оставили её, и она взглянула на отца Иоасафа. Он всё ещё взмахивал крохотным веничком, кропя тела святой водой, и глаза его, красные и воспалённые, тоже всматривались в погибших.

   — Многие тысячи здесь, — глухо сказал он присевшей Маргарите, — и не один день потребуется.

   — Простите меня, отец Иоасаф, — заплакала Маргарита, и слёзы её сразу застыли на холодном ветру маленькими круглыми комочками.

Не сговариваясь, они побрели к дороге.

   — Сегодня опять пойдём, — кивнула головой Маргарита, когда отец Иоасаф взглянул на неё, высадившись у железной калитки Лужецкого монастыря. — Я заеду за вами. Спасибо вам, и простите меня.

Он ничего не ответил, лишь покачал головой: откуда в этой хрупкой молодой женщине столько сил и мужества, это бесстрашие перед лицом стольких смертей! Обычно женщины даже одного покойника боятся до дрожи...

Однако ни в этот день, ни в следующий, отец Иоасаф не дождался Маргариты. Напрасно выходил он к калитке, приготовившись ехать на кладбище без гробов, напрасно ждал генеральшу со святой водой и факелами. Когда понял, что только что-то ужасное могло случиться, он заложил в одноколку маленькую косматую лошадёнку, чудом уцелевшую в монастырской конюшне во время набега французов, и поехал по городу, разыскивая генеральшу Тучкову.

Оказалось, что Маргарита после страшной ночи, проведённой на бородинском поле, не смогла встать. Сильный жар, а потом перемежающийся озноб сотрясали всё её тело. Она не приходила в себя, в бреду всё время повторяла имя своего мужа, кричала от ужаса, перенесённого на большом могильном поле, и жуткие картины вставали в её больном воображении.

Отец Иоасаф покропил больную святой водой, пошептал над ней молитвы, проверил, как и чем лечит больную старушка Авдотья Ивановна, и удалился в надежде, что генеральша придёт в себя ещё до больших похорон всех убиенных.

На Бородинское поле уже пришли похоронные команды, в которые набрали и крестьян соседних сёл и деревень. Люди разбирали завалы трупов, зажимали носы от смрада, царящего над полем. Складывали как дрова — французов отдельно, собираясь сжечь их трупы, а для православных копали огромный ров. Под молитвы и пение монахов должны были быть погребены все павшие на этом поле.