Авдотья Ивановна хотела было известить Нарышкиных о болезни дочери, но Тереза Бувье, неотлучно сидевшая у постели Маргариты, не позволила. Она умоляла старушку не писать родителям, которые и так были в большом горе, говорила, что те сразу заберут Маргариту в Москву, а та, поправившись, снова поедет на Бородинское поле, и всё начнётся сначала.
Авдотья Ивановна понимала не всё, что говорит француженка, переспрашивала её, но Тереза старательно и медленно произносила слова, сознавая, что старая полковница давно забыла французский и теперь роется в памяти, с трудом подыскивая выражения. Но жесты, подкреплённые мимикой, отдельные слова всё же дали ей понять, как беспокоится за здоровье Маргариты сама Тереза, как вдруг дорога и бесконечно близка ей её госпожа и подруга.
А Терезе и в самом деле больше некуда было податься. Маргарита была её последней надеждой, и потому она выполняла свои обязанности сиделки и лекарки с большой любовью и заботой. Может быть, именно этой заботе и была обязана Маргарита скорым выздоровлением. Во всяком случае, уже через неделю прекратились у неё припадки ужаса, она стала чаще выходить из беспамятства, и скоро лечебные отвары трав вернули ей способность не только смотреть и разговаривать, но даже садиться в постели.
Едва оправившись от болезни, Маргарита снова приказала закладывать лошадей.
— Куда? — заартачился Василий. — Опять искать?
Очень уж не хотелось ему, чтобы Маргарита вновь бродила по большому могильнику, вглядываясь в лица убитых.
Но в полдень одного светлого дня, когда неяркое солнце высветило всю округу, искрясь на пятнах снега и любопытно заглядывая в маленькие окошки домов, к крыльцу Белосельской прискакал всадник. Это был дворовый человек Нарышкиных, привёзший большой пакет от самих господ и сказавший, что Михаил Петрович отправил его в помощь Маргарите.
Сидя в постели, Маргарита дрожащими от слабости руками вскрыла большой конверт. Из него выпало письмо Михаила Петровича — два листа, покрытые его мелким причудливым почерком, страницы с каким-то незнакомым почерком и большой лист плотной бумаги, сложенный вчетверо.
Прежде всего развернула она этот плотный лист. Какие-то значки, дороги, кресты, обозначения, к которым привыкла она во времена бывших войн. Какой-то военный план... Она пожала плечами и принялась за письмо от батюшки.
Он рассказывал, что в доме всё в порядке, уже началось строительство сгоревшего крыла, что к Москве день и ночь подъезжают и подходят люди в поисках заработков, что многие из прибывших начинают обустраиваться, а колокольный звон теперь вовсю стоит над столицей — вернулись священники, подняли колокола, церковные службы идут своим чередом. Матушка и детушки здоровы, чего желают они и Маргарите. Крайне беспокоился отец за Николеньку, расспрашивал, как она доехала, где приютилась, что надобно из тёплых вещей и скарба, но очень просил не задерживаться надолго в Можайске, а возвращаться в Москву.
И прибавлял, что генерал Коновницын, под началом которого в Бородинской битве состоял Александр Тучков, прислал вдове, то бишь Маргарите, памятное письмо с описанием подвига её мужа, а на карте Бородинского поля отметил крестом место его гибели.
Руки Маргариты сами собой опустились — исчезла последняя надежда, что муж её не был убит, чудесным образом спасся. Но она подавила рыдания и приступила к чтению большого письма генерала Коновницына — она хорошо его знала, в его дивизию входил Ревельский полк. Александр всегда говорил о генерале почтительно и по-сыновьему тепло. Старый, много воевавший генерал был умён и добр.
Генерал просил присоединить к слезам Маргариты и его слёзы — он глубоко скорбит об Александре Тучкове, хотя и гордится его славным подвигом. И написал, как погиб её муж.
Заливаясь слезами, читала Маргарита описание последнего боя Александра и сквозь слёзы как будто ясно видела всю картину.
Битва началась у деревни Семёновской с самым восходом солнца. С реки Колочи поднимался густой туман, и под его прикрытием вся масса французских войск обрушилась на левый фланг армии Багратиона. Эту часть русской обороны Наполеон счёл наиболее уязвимой и ударил в этот фланг, намереваясь развернуть свой удар колесом в сторону русского тыла, вызвать панику, раздробить оборону на отдельные единицы, а потом уничтожить их поодиночке.
Однако после семи часов непрерывных ужасающих атак и бомбардировок флеши Багратиона так и оставались в руках русских защитников, хотя потери с обеих сторон были безмерными. Русские стояли насмерть, отражая бесчисленные атаки. У деревни Семёновской, на маленькой равнинке корсиканец выставил более 45 тысяч солдат и более 400 пушек. У Багратиона же было всего 25 тысяч и не набиралось даже 300 орудий.
Но прорыв и разобщение левого крыла означало бы крушение обороны, гибель всей русской армии, и потому стояли Семёновские флеши до последнего. На выручку французам подходили всё новые и новые подкрепления — у русских же резервов не было. И тогда Коновницын послал в атаку против неприятеля Ревельский и Муромский пехотные полки под командой Александра Тучкова.