Короткая память

— ...Но вот молибденовому комбинату понадобились бурильщики, — сказал Игорь Степанович. — Где набрать их? Из-за границы не выпишешь. И тогда Степан Беляев выучился на бурильщика... При норме сорок погонных метров в месяц он проходил восемьдесят метров... Им и его товарищами было пройдено семь с половиной километров горных пород...

В зале опять захлопали.

— ...А когда пришло время вести взрывные работы, Степан Алексеевич Беляев сделался одним из лучших на комбинате взрывником. Но, если вдуматься, не породу он тогда взрывал, а наш вчерашний день, нашу вековую техническую отсталость... И лишь одной-единственной премудрости так и не выучился мой отец за всю свою жизнь, — сказал Игорь Степанович и неожиданно улыбнулся. — Правильно писать слово «молибден».

В зале засмеялись.

— Не обижайся, отец, — сказал Игорь Степанович. — Твоя судьба и есть подтверждение прекрасной поговорки: «Не боги горшки обжигают». Мы, твои дети, научились правильно писать и слово «молибден», и слово «космос», и слова «атомная энергия», и еще много-много других прекрасных слов... И не только правильно их писать, но и задавать тон во всей мировой науке. И за это, отец, низкий тебе поклон...

Игорь Степанович вышел из-за трибуны и поклонился отцу.

В зале грянула овация.

Председатель исполкома Фомин решительно поднялся со своего места, а вслед за ним поднялся и весь зал.

Продолжал сидеть только один человек — старик Степан Алексеевич Беляев.

Зал стоя ему аплодировал.

Вместе со всеми аплодировали ему начальник ГАИ Авдеенко, его соседка-блондинка, прокурор города Иван Васильевич и следователь Геннадий Сергеевич Зубков.

* * *

Терехин и Екатерина Ивановна готовились ко сну.

В доме было тихо. Дети уже спали.

— Давай уедем отсюда, — сказала Екатерина Ивановна. — Я больше не могу...

— Когда-нибудь уедем, — пообещал Терехин.

— Вхожу сегодня в магазин, а на меня пальцем показывают, — сказала Екатерина Ивановна. — А дети же все слышат!..

Они помолчали.

— Надо тебе на работу устраиваться, — вздохнул Терехин. — Лучше всего в комбинатовский детсад. Максим при тебе будет, а Таню определишь в ясли.

— Олег! — испуганно сказала она.

— А насчет Василия я с Кудиновым договорюсь. Чтобы взял на продленку. Думаю, он поможет... Как-нибудь и перебьетесь, пока я вернусь.

Она с ужасом посмотрела на мужа.

— Но ты же не виноват! — сказала она.

— Виноват, Катя, — вздохнул он.

— В чем? — Глаза ее расширились.

— В том, что цел остался... А они погибли.

— Потому что беляевский сынок ездить не умеет?

— Бесполезно, Катя... Чему быть, того не миновать.

Она закричала:

— Я знаю, следователю приказали его выгородить, а тебя посадить... Мы ведь никто, с нами как угодно можно... Но я в Москву поеду, до самого большого начальника дойду, я на них найду управу!

— Тише, — попросил он, — детей разбудишь.

Она замолчала. Только жалобно всхлипывала.

— Зря говоришь, Катя, — сказал Терехин. — Никто никому не приказывал... И следователь очень хороший человек, Зубков Геннадий Сергеевич... Но за Беляева две смерти, а что за меня?

Она молчала.

— И это, наверное, правильно, — сказал он.

— Чего правильно? — возмутилась она.

— А то, что горе перетягивает, — сказал он. — Так и должно быть. Если, конечно, мы люди, а не чурки березовые…

* * *

Кудинов сидел на почте, ждал междугородного разговора.

Уже поговорила какая-то старушка с Кишиневом, военный что-то долго объяснял своей жене в городе Саранске, а Кудинов все сидел и ждал.

Наконец женский голос в динамике объявил:

— Москва, третья кабина...

Кудинов быстро вошел, снял трубку, сказал:

— Нина?.. Ниночка, здравствуй... Это я, Матвей...

...Усталая простоволосая женщина, не очень молодая, в выцветшем домашнем халате сидела на табуретке в кухне своей большой московской квартиры и плакала в телефонную трубку.

— ...Оля была мне сестрой, — говорила женщина. — Больше, чем сестрой...

— Я знаю, — прозвучал в трубке голос Кудинова.

Из глубины квартиры слышались громкие детские голоса.

— Получили мою телеграмму? — спросила женщина.

— Да, спасибо, — сказал Кудинов.

— О чем ты говоришь? Спасибо! — Она опять заплакала.

— Нина, — сказал в трубке голос Кудинова. — Старики очень плохи. Степан Алексеевич две недели лежал в больнице.

— А как сейчас? — Она вытерла слезы.

— Да неважно... Очень неважно... Знаешь, Нина, у меня есть предложение... Только не отвергай его с порога... Ты бы прислала детей старикам, а?.. С кажем, на месяцок... Это единственное, что может их вернуть к жизни.

Женщина не ответила.

— Алло! — прозвучал в трубке голос Кудинова. — Ты меня слышишь?

— Слышу, — сказала она.

— Посадишь в самолет, а я их здесь встречу. В аэропорту. Хорошо?

— Это тебя Игорь просил позвонить? — спросила она.

— Да что ты, Ниночка! — сказал голос в трубке. — Никто пока не знает о нашем разговоре.

— Значит, дети теперь ему понадобились? — сказала Нина. — А когда раскатывал с той женщиной, дети никому не были нужны.

— Нина! — Голос Кудинова в трубке стал громче. — Что ты говоришь? Той женщины уже нет, она погибла!

— Я ей смерти не желала, — возразила Нина. — Судьба сама так распорядилась. Без меня.