Корсар

В последнюю неделю октября, когда слегка подморозило, я повел свой полк в учебный поход. До сих пор дневной переход все тот же, как и у торговых караванов с древнейших времен — в зависимости от местности, двадцать-тридцать километров. Можно, конечно, и быстрее раза в два и даже в три, но не долго, дня два-три, а потом начинают дохнуть лошади, а вслед за ними и люди. Ночевали в поле. Для меня и офицеров ставили палатки, а солдаты спали одетыми на попонах, укрывшись одеялами, которые везли, притороченными к седлу. На ужин всем выдавали по чарке водки — примерно грамм сто. Видимо, водка сделала некоторых слишком смелыми, потому что к концу третьего дня начали роптать. Все чаще, когда я проезжал мимо, кто-нибудь из строя негромко произносил, что нечего нам шляться по грязи.

— Завтра назад пойдем? — как бы между прочим, спросил после ужина адъютант Поленов.

— Нет, дальше, — ответил я.

Утром перед выходом построил полк буквой П, чтобы всем было хорошо слышно, что скажу.

— Мне показалось, что кое-кто устал и хочет вернуться в казармы, — начал я.

Никто не подтвердил, но по рядам прокатился тихий гомон.

— Так вот… — и дальше я с использованием сокровенных богатств русского языка, собранных мною в самых неожиданных местах, сообщил, куда именно могут прямо сейчас пойти те, мягко выражаясь, слабаки, которые случайно оказались в моем доблестном полку.

Материться мои солдаты умели сызмальства, даже выросшие в семьях священников, но так замысловато… Сначала заржал один, громко, аж лошади вздрогнули, а потом и все остальные. Если у кого-то и были подозрения, что полковник — не русский, то теперь уж точно не осталось.

В Воздвиженское мы вернулись через две недели, в субботу, чтобы помыться в бане. К тому времени вылезли все недостатки и недоработки и сбежала чертова дюжина солдат, о чем я абсолютно не пожалел. Лучше пусть здесь сбегут, чем в бою. Замену им прислали через пять дней.

Через неделю выпал снег, шагистикой стало трудно заниматься да и, в общем-то, ни к чему уже, поэтому, начиная со следующей, три батальона занимались конно и оружно, а четвертый уходил в поход на шесть дней: три дня в одну сторону, три дня в обратную.

На Новый год, который теперь отмечают первого января, а не первого сентября, как было до реформы Петра Первого и не первого марта, как было в Киевской Руси, и на Рождество, а потом, в связи с сильными морозами и глубоким снегом, и до конца февраля походы и часть других видов подготовки прекратил. Солдаты в казармах учились читать, писать и считать. Как ни странно, даже среди поповичей много было неучей.

В конце января до нас добралась приятнейшая новость, сильно поднявшая боевой дух солдат и офицеров. В конце декабря наши разбили шведский корпус под Эрестфере. Три тысячи убили, две взяли в плен. Плюс шестнадцать знамен и восемь пушек. Именно в такой последовательности и сообщали — сперва о знаменах, а потом о пушках. Так понимаю, размалеванные тряпки наносили нам больше вреда, чем пушки.

Возобновил учебные походы в марте, а перед Пасхой всем полком прогулялись две недели. Двигались быстрее, без особых проблем и дезертиров. Я почувствовал, что полк сложился, стал единым живым организмом. Теперь его можно было вести в бой.

44

Я бывал в Пскове в конце двадцатого века. Меня пригласил туда однокурсник по институту, сбитый летчик, капитан, которого в тридцать лет отправили на военную пенсию, потому что кого-то надо было сокращать, а он налетал достаточное количество часов, чтобы получать постоянное денежное довольствие от государства. Мы оба были капитана, пусть и разными, и примерно одного возраста, поэтому быстро подружились. Из института он ушел сам. Понял, что не его — и бросил на третьем курсе. После чего развелся с женой и купил за сто баксов мызу у границы с Эстонией. Может быть, его пример помог и мне выбрать правильный жизненный путь. По Пскову мы погуляли часа два, дожидаясь автобус, следующий в его палестины. За это время я успел пройтись вдоль стен кремля. Тогда такие стены были мне в диковинку. Не меньше удивил мужик лет сорока, не алкаш, одет прилично, который унес две пустые бутылки из-под пива, оставленные нами возле скамейки в скверике.

— Скобарь! — презрительно произнес мой однокурсник.

Он знал местных хорошо, потому что много лет служил в летной части рядом с Псковом.

На раздолбанном «пазике» мы поехали в приграничную зону. Поскольку у меня не было разрешения на нахождение там, вышли до пограничного поста и пошагали в обход его по лесной дороге. По пути миновали мызу, которая казалась заброшенной. Дом был из почерневшего от времени дерева, двухэтажный, с высокими острыми башенками. Строивший его явно обожал готику.

— Там живут две бабки, дочери человека, которому принадлежала вся земля в этой округе. Землю забрали, его шлепнули, а дочерей не тронули. Вот так и живут с тех пор вдвоем на подножном корме, потому что не работали в колхозе, пенсии не получают.