Кортик. Бронзовая птица. Выстрел

- Ведь и мне когда-то было четырнадцать лет. А кругом жизнь - дремучий лес. И моя мать, помню, все меня жалела: как, мол, ты один пробиваться будешь… «Пробиваться»! Слово-то какое! - Он рассек кулаком воздух.- Пробиваться!!! Биться!!! Вот как… Я молод был, думал: «Ага, вот хорошее место есть, доходное, как бы мне его заполучить», а он, Миша, говорит: «Ты, Слава, зря в вузе места не занимай, на этом месте д р у г о й может учиться…» Другой. А кто этот другой? Иванов? Петров? Сидоров? Кто он? Родственник его, приятель? Да нет! Он его и в глаза не видел, он его не знает и знать не хочет… Ему важно, чтобы государство еще одного инженера получило. Вот он о чем печется.

- Разве это плохо? - улыбнулся Слава.

- Я не говорю, что плохо. - Константин Алексеевич молча прошелся, потом остановился против Генки. - Вот, Генка, разбили они нас… А?

- Почему это «нас»? - возразил Генка. - «Вас», а не «нас».

- Как это так? - искренне удивился Константин Алексеевич.- Ведь ты только что поддерживал мою точку зрения?

- О, - протянул Генка, - это когда было!.. - и отошел в сторону.

- Единственного союзника потерял… - развел руками Константин Алексеевич.- Ну, а ты сам кем собираешься быть?

- Я пойду во флот служить,- объявил Генка.

- У него семь пятниц на неделе, - засмеялся Слава: - полчаса назад он собирался в фабзавуч, а теперь во флот.

- Сначала в фабзавуч, а потом во флот, - хладнокровно ответил Генка.

- Так, так. Ну, а ты, Миша?

- Не знаю. Я еще не решил.

- Он тоже в фабзавуч собирается, - крикнул Генка, - я знаю, а потом поступит в Коммунистический университет!..

- Брось ты, Генка! - перебил его Миша.

- Да, - покачал головой Константин Алексеевич,- далеко вы прицеливаетесь… А я думал, Миша, ты будешь девятилетку кончать.

- Не знаю, - нехотя ответил Миша, - маме трудно…

- Его не отпустят, - сказал Слава: - он первый ученик.

- Учиться буду, вечерами… - сказал Миша. - Очень многие комсомольцы днем работают, а вечером учатся. В общем, там видно будет.

Он посмотрел на часы, обрамленные бронзовыми фигурами. Взгляд его поймал мгновенное движение большой стрелки, дернувшейся и застывшей на цифре «девять». Без четверти двенадцать. Мальчики стали собираться домой.

- Ну-ну,- весело сказал Константин Алексеевич, пожимая им на прощанье руки, - а на меня не сердитесь. Уж я-то желаю вам настоящей удачи.

Глава 66

ПЕРЕПИСКА

Пришел ответ адресного стола. «На ваш запрос сообщаем, - говорилось в нем, - что для получения справки об адресе нужно указать год и место рождения разыскиваемого лица».

- Поди знай, где и когда родилась эта самая Мария Гавриловна! - сказал Генка.- Нет, надо ехать в Питер.

- Успеем в Питер,- сказал Миша, - а этот ответ- чистейший бюрократизм и формализм. Напишем секретарю комсомольской ячейки.

Они сочинили такое письмо:

«Петроград, адресный стол, секретарю ячейки РКСМ. Дорогой товарищ секретарь! Извините за беспокойство. Дело очень важное. До войны 1914 года в Петрограде, на улице Мойке, дом С. С. Васильевой, проживали гражданин Владимир Владимирович Терентьев, его жена Ксения Сигизмундовна и мать Мария Гавриловна. Пожалуйста, сообщите, живут они там или куда переехали. Не все, конечно, потому что Владимир Владимирович взорвался на линкоре, а мать и жена, наверно, живы. Мы уже запрашивали, но от нас требуют год и место рождения, что является чистейшим бюрократизмом. Вам, как секретарю РКСМ, нужно обратить на это самое серьезное внимание и выжечь каленым железом. С пионерским приветом Поляков, Петров, Эльдаров».

Ребята отправили письмо и стали дожидаться ответа.

Приближался конец первого полугодия. Ребята много занимались, да и в отряде хватало работы. Не было почти ни одного свободного вечера. Работа в подшефном детском доме, занятия в мастерских Дома пионеров, сбор звена, заседание учкома, комсомольский день (мальчики уже не пропускали ни одного открытого собрания ячейки), кружки занимали всю неделю. А в воскресенье с утра проходил общий сбор отряда. Кроме того, Мишино звено переписывалось с пионерами Хемшица в Германии,пионерами Орехово-Зуевского района и с краснофлотцами.

А ведь надо было еще раза два - три в неделю побывать на катке.

Ребята приходили на каток вечером, торопливо переодевались на тесных скамейках и, став на коньки, несли свои вещи в гардероб. Коньки деревянно стучали по полу, этот дробный стук речитативом выделялся в общем шуме раздевалки, окутанной клубами белого морозного воздуха, врывающегося с катка через поминутно открываемые двери.

Взрослые конькобежцы раздевались в отдельной комнате. Они выходили оттуда затянутые в черные трико. Ребята с почтительным восхищением шептали: «Мельников… Ипполитов… Кушин…»

Пятна фонарей освещали снежные полосы на льду. По кругу двигались катающиеся, странные в бесцельности своего движения. Они двигались толпой, но каждый ехал сам по себе, в одиночку, парами, перегоняя друг друга. Новички ехали осторожно, высоко поднимая ноги, неуклюже отталкиваясь и двигаясь по инерции.

Все ребята ездили на «снегурочках», «нурмисе», и только один Юра Стоцкий - на «норвежках».