Косьбы и судьбы

Они не подлежат суду потомков. Добро и зло существует как личный выбор человека в проживаемую минуту жизни. Сегодня. Сейчас. В единственно возможной форме действия или бездействия. Каждый может выбрать хотя бы бездействие, уменьшающее энтропию (не брать и не давать взятки), или поддаться желанию, её увеличивающую (вести автомобиль пьяным).

И сразу все «титанические» фигуры истории, включая «врага рода человеческого» – Сталина, съёживаются до пигмейской величины перед её реальным творцом – волей каждого отдельного человека, когда он решает, что ему делать и как поступать, в его живом понимании добра и зла в каждый момент жизни. И от количества этих людей.

Ведь главное, что нельзя заранее предсказать – кто будет прав! Любой «социологический» расклад выявляется (с псевдообъяснением) только «задним числом», а существует, на самом деле, только внутри самого общественного вихря, в момент взаимодействия стихийного проявления личных воль и стремлений во всём народе. Поэтому всегда неизбежна страшная цена, которую приходится платить, если недоступен единственный способ избежать «революции» – не допускать расслоения общества на противоположные «классовые» интересы, что означает только одно: всеми силами обустраивать в прилично более однородное отношение к владению средствами производства с их продуктом (социализм).

Неужели сейчас может найтись народ, который добровольно откажется от всеобщего права на землю, недра и общественного владения, худо ли бедно, совокупным производственным инструментом ради сказочной мечты разбогатеть только самому, «наплевать, что будет с соседом!»? Такой народ нашёлся. Это означает, что он состоит по-прежнему из того самого «мужика-единоличника», который, если не связан общиной в «равном переделе», на следующую же ночь пустит «красного петуха» по деревне, так как теперь из бывшего общинника стал капиталистом.

Ленин доказал, что его практика грубой классовой диктатуры, единственная в тех условиях обеспечила сохранение государственности России.

Это – то абсолютное добро, какое только было возможно сделать политику. Неужели тогда личное понятие добра настолько противоположно политическому абстрактному добру, которое есть действие, совпадающее с необходимым? Нет – это одно и то же. Всякий знает, что добро это не милосердие, не жалость, не… все те чувства, которыми окрашены очень особенные поступки. Это сами эти поступки. Только дело, только помощь в трудовом саморазвитии со всем благородством сопутствующих задач есть добро. То же и в движении общественной материи: только дав на 99 % иллюзорную идею возможности сознательного, «управляемого» выхода из безвыходного положения России, Ленин помог реализоваться хоть в какой-то мере (на самом деле достаточно грандиозном) созидательному потенциалу огромного большинства народа.

Крестьяне и России и Грузии не имели никакой возможности постепенного перестроения в капиталистические формы (какой бы ценой это не оплачивалось), а стихия бунта неизбежно предполагала диктаторскую форму его прекращения.

Так что Сталин учился, в том числе, и у Толстого. И спустя годы, вынужден был (наверно, к своему ужасу) понять, что «мужик» (как прозорливо понимал это и сам Толстой) из угнетаемого страдальца может превратиться в деспота-хозяина. Оказалось, что по своей экономической косности он всегда, так или иначе, будет держать за горло: если силён – политической угрозой капиталистической стихии, для которой не было места в России! Если беден – угрозой голода из-за непроизводительного малоземелья.

К сожалению, это не теория: «замириться» в 1928 году по закупочным ценам на зерно в условиях стихии частного рынка мелких хозяев оказалось невозможно

«Поставить нашу индустрию в зависимость от кулацких капризов мы не можем. Поэтому нужно добиться того, чтобы в течение ближайших трех – четырех лет колхозы и совхозы, как сдатчики хлеба, могли дать государству хотя бы третью часть потребного хлеба. Это оттеснило бы кулаков на задний план и дало бы основу для более или менее правильного снабжения хлебом рабочих и Красной Армии. Но для того, чтобы добиться этого, нужно развернуть во-всю, не жалея сил и средств, строительство колхозов и совхозов. Это можно сделать, и это мы должны сделать…».227

«Если бы у нас был резерв хлеба миллионов в 100 пудов для того, чтобы переждать и взять потом измором кулака, интервенируя рынок в целях снижения цен на хлеб, мы, конечно, не пошли бы на чрезвычайные меры. Но вы знаете хорошо, что у нас такого резерва не было.

Если бы у нас был тогда валютный резерв миллионов в 100–150 рублей для того, чтобы ввезти хлеб из-за границы, мы, пожалуй, не пошли бы на чрезвычайные меры. Но вы знаете хорошо, что у нас не было этого резерва».228