Но разве возможно просто «переключить» разнообразие индивидуальных воль, слагающих народ? К экономическому саботажу «управленческой части» старого режима добавился вполне справедливый и закономерный террор недовольных политикой новой власти, которая вынужденно опиралась только на поддержку исторических задач бунтующей голытьбы: «Всего же в 22 губерниях Центральной России контрреволюционерами в июле 1918 г. был уничтожен 4141 советский работник».224
Взаимоответ: «За 9 месяцев (июнь 1918 г. – февраль1919 г.) органами ВЧК было расстреляно на территории 23 губерний 5496 человек. С учетом губерний Северного Кавказа и северо-западных районов России… до 8–9 тысяч человек».225
Но у Ленина была и северо-западная «колба», со значительно более сплочённой буржуазией и гораздо более твёрдым «кулаком-единоличником». За 108 дней гражданской войны в Финляндии с января по май 1918 года погибло около 30 тысяч человек, «… после подавления революции белофиннами было расстреляно около 8 тысяч человек и до 90 тысяч… оказались в тюрьмах».226 В концентрационных лагерях умерли более 13 тысяч. Так что для оправдания своего «Красного террора» ему не нужно было всякий раз обращаться к урокам Французской революции.
Кто же прав: «слишком грамотные» для жестокого века «гуманисты и просветители» меньшевизма или Ленин – гениальный политический авантюрист?
Пока народы не пережили своих национальных границ, они не могут не чувствовать естественность «обживания» своей страны, осознавая это обязанностью удержания государственности. (Ничто не защитит «патриота-земледельца» от врага, кроме дружины своего «эксплуататора-боярина»). Народы всех трёх стран с неизбежностью физического закона, как мелкие капли ртути сливаются в одну – с той же диалектической неизбежностью соединялись или разъединялмсь не формально, но по причинности внутреннего содержания.
Для каждой из стран-примеров, соотношение внутренних обоснований к единению и внешних условий, помогающих или препятствующих, было разным.
В России стихийный крестьянский бунт имел, тем не менее, совершенно ясно понимаемую и выполняемую ими общественную цель – равный передел земли. Пощады от стран-империалистов ждать не приходилось, они терзали и рвали бы страну в клочки.
В более древней Грузии, крестьянин уже был отбит от общинного права на землю, и теоретически, «кулак» мог дозреть до «капиталиста», но Турция не давала и дня без войны, а самобытность страны гарантировала от «внешних друзей» только грабёж и истощение.
В Финляндии действительное наличие «естественных классовых буржуазных сил» позволяли ей оставаться в пределах условно «стандартной» исторической колеи. Но даже ей пришлось прибегнуть к военной помощи и Швеции, и Германии, но на принципиально других условиях, чем Грузии. Это вышло ей крайним историческим «боком» («дружбой с наци»), но всё-таки «не смертельно».
Но позвольте…. ведь тогда получается, что… права и Финляндия, с чрезвычайной жестокостью задавившая свой «левый поворот»? (В Швеции даже образовалось движение: «Комитет против белого террора в Финляндии»!).
В том-то и дело, что всё это доказывает, каким общественным безумием является постоянно подогреваемая дискуссия поиска «правых и виноватых» среди людей, застигнутых эпохой страшного исторического сдвига. Разве можно лезть туда с «холодным носом» времён, когда возможность обывательской жизни без обязательств, создаёт ложную иллюзию личной способности к свободе выбора независимо от обстоятельств? У человека есть на самом деле только одна мера ответственности выбора: жить или умереть. Всё остальное – не выбор, а удовольствие переживания самой жизни, во всём богатстве человеческих желаний и возможности их удовлетворения, когда есть счастье мирной, «гражданской» жизни. В этом и есть смысл уже кое-кем забываемого и уже начавшегося подвергаться осмеянию: «Только бы не было войны…». А лучше не скажешь.
Но кто же оправдывал войны или революции, кроме выгодопреемников? Откуда взялась это щенячья радость речёвок штатных аниматоров восхвалявших революцию? Может быть, пора вспомнить и спеть «Марсельезу» или «Интернационал»? Или песни Гражданской войны? Революция всегда переживалась участниками необходимым, неизбежным, угрюмым злом разрушения тупика прежней формы общественного устройства, которому не хватило сил предупредить катастрофу. Тем более что и не революция это была, а революционизированный крестьянский бунт, то есть не «бессмысленный и беспощадный» только на его большевистскую долю.
Оценивать исторические события чувственно, эмоционально переживать их не в художественном изображении заведомо вымышленных (по праву «художественной правды») героев, вменять добро и зло «задним числом», из сегодняшнего дня – это… просто «альцгеймер» какой-то. Переходящий в маниакальное и бесконечное переписывание «добра и зла» в истории.