Читаем Кощуна о женстве полностью

Кощуна о женстве

порчу отвести-навести, присушить кого или, наоборот, отсушить – и в голову не придет разумному человеку с таким делом тащиться к Колдуну в Слободу али в Стольный град.

Учись, девица.

Пригодится.

Вот есть, говорят, Папоротников Аленький Цветочек. С этим снадобьем все клады подземные твои.

Живи – не хочу!

Вот есть, говорят, Разрыв-трава. На цепи брызни, на запоры капни – развалятся запоры медные, рассыплются цепи железные. С этим снадобьем куда хошь войдешь, хоть бы и в княжью казну.

Живи – не хочу!

Вот есть, говорят, Перелет-трава. Намажься мазью из корней ее на сале собачьем сваренной, и перенесет она тебя на шабаш черных богов, что бывает ночью бурною безлунною на Лысой горе. А там – только умненька будь, да юное тело свое росное прекрасное подороже продай за деньги золотые иноземные…

Живи – не хочу!

А ведь есть еще, говорят, и Волчец-трава, и Орлец-трава, и Бодяг-трава, и Одолень-трава чудесная, смерть побеждающая, бессмертием одаряющая…

Эх, Баба Яга,

Костяная нога,

Поделилась бы знаньями тайными.

Грозными.

Погибельными.

Упорствует, мокроносая. Не желает. Язык держит за двумя запорами: за губами, да за зубами. Во зло-де обращают ныне знанья грозные… Ну, молчи-молчи, старая карга. Так и сдохнешь, трясясь над сокровищем. Не умеешь ты, дура бестолковая, того понять, что знания – тайна от ленивого

лишь!

А век ныне другой. Нынешний век до жора жаден. И губы у сильных мира – жирные.

Учитесь, девки, учитесь. Старайтеся.

Завтра же и понадобится.

…пылки ночи весенние бурные. Страстны летние ночи угарные. И осенние ночи истомные, ах, как памятны сердцу Денницышны. Не умно ее обидеть, не расчетливо, только в юности-то с этим кто считается? Жаром пышет в лица юным кровь горячая. Гасит разум юных тел переплетение. И горят, горят в ночи костры Купальские… С кем милуешься, миленок, с кем ласкаешься?.. Остановит парня в беге красна девица, поглядит ему в глаза глазами дикими, прошипит ему в лицо слова издушные:

Я из крови твоей пива пьяна наварю!

И слова произносятся грозные, и ложатся заклятия страшные

И на волос,

И на след,

И на мягкий свежий хлеб,

И на ласточкино гнездо,

И на вороново крыло:

"Вставайте вы, матушки, три тоски тоскучие, вставайте вы, родные, три рыды рыдучие, возжигайте вы пламя пыхучее…" Ну а коли не помогают заклятия, коли соперница коварная лучшую присушку нашла и наложила на гой-еси

…пока еще…

молодца,

что же… погоди, ненавистница… моим не будет, так и тебе не любиться, не гоиться, не радоваться!

А й да ходила темным бором красна девица.

А й да копала, душа, корни – зелье травное.

А й да мыла те коренья в тихом омуте.

А й д-сушила те кореньица на сеннике.

Растирала те коренья в ступе каменной.

Разводила те коренья меды сладкими.

А й д-сготовила она злое бесиво,

А й да хочет извести друга милого…

А жизнь идет,

заметаются годы порошею, истекают дождями осенними, осыпаются листьями желтыми.

И, говорят люди бывалые,

Князь-от, Владимир,

в том преславном Стольном граде Киеве всех людишек в речушку Почайну загнал, поклоняться веля богу неведомому, заморскому, Византийскому. А кудесников велел выбить из Киева взашей. По лесам да дальним градам теперь волхвы спасаются, гнева Княжьего убегаючи.

Перуна же Громовержца,

Ярилу,

Велеса со Стрибогом,

и иных прочих пресветлых богов сбросил Князь в воды текучие и повелел, батогами бия, проводить за пороги Днепровские.

Только не было меж ними Мокоши.

Не было и Чура Оберегателя.

Не поклонялись им на Княжьем Погосте.