Кошки-мышки

Риордан ухмыльнулся. Я знал, что у него сейчас в голове, – ровно то, что внушил ему Барклай. Он видел во мне несчастного, злобного, завистливого коротышку, обливающего сарказмом тех, кто превосходит его в росте. Тактика не была для меня новой. В прошлый раз Барклай использовал еще фокус с зеркалом, но теперь ему и этого не понадобилось, настолько блестящим вышло шоу. Я беспомощно трепыхался у него под ногтем. Если бы я попытался сейчас спорить, он обратил бы все мои аргументы против меня. Если бы я привел в доказательство факты, он бы убедил Риордана, что даже факты являются иллюстрацией моей зависти. Барклай представлял собой фигуру внушительную, и харизма его опиралась не только на выдающийся рост. Он верил в собственную правоту и потому ничего не боялся. Я не располагал ни оружием, способным пробить его броню, ни щитом, который укрыл бы меня от его ударов.

Таким образом, что и требовалось доказать: никто меня не травил, я поел несвежих креветок.

Зазвонил телефон и, по счастью, отвлек внимание от меня. Элеанор выбежала из спальни, однако трубку уже взял Риордан. Звонили из участка, чтобы сообщить новости из Филадельфии. Человека, угнавшего у Барклая черный купе, нашли мертвым в камере. Рядом с телом на полу валялся маленький стеклянный флакон, не обнаруженный при обыске.

Я внимательно следил за Элеанор. Ее не было в комнате, когда Риордан рассказывал об угоне автомобиля и о человеке, арестованном в Филадельфии. Поэтому новое сообщение для нее ничего не значило – до тех пор, пока не всплыло имя Джеймса Торпа.

Она словно окаменела и пристально посмотрела на отца.

– Так, значит, не терраса… – еле слышно выдохнула она.

– Терраса? – недоуменно переспросил Риордан.

– Я думала, он спрыгнул или… – Она поймала на себе взгляд Барклая и отвернулась. – Это был просто сон, но такой реальный. Но такого же не могло быть, правда? Нашли бы тело на улице… Я думала…

– Прекрати молоть чушь! – оборвал ее Барклай и обратился к Риордану: – То есть его нашли мертвым до допроса? Он ничего не сказал? Не открыл свою настоящую личность?

Риордан покачал головой.

– Так вы его знали?

Барклай достал платок с монограммой и прижал к взмокшему лбу, скрыв лицо.

– Бедный Эд, – проговорил он и высморкался. – Бедный парень. Он понял, насколько высоки ставки.

Разбирательство было нудным и флегматичным. Лолу Манфред признали мертвой. Неоткрытая коробка с розами, недокуренный табак и бумажные шарики в пепельнице могли свидетельствовать, что Эдвард Эверетт Манн был последним, кто видел мисс Манфред перед ее смертью, но не являлись доказательством того, что именно он подмешал дихлорид ртути ей в виски с содовой.

Риордан публично выразил мне благодарность за помощь в расследовании дела Манфред, однако ни словом не обмолвился о Вильсоне и возможной связи между двумя убийствами. Видимо, Барклаю все же удалось внушить ему, что мною движет исключительно уязвленное самолюбие. Я не мог винить Риордана – по-своему он был прав. Никаких доказательств своей теории я представить не смог, так что детектив не имел права тратить время и деньги налогоплательщиков на догадки человека, обиженного на весь мир.

Выступал и неожиданный свидетель – флорист по фамилии Ботичелли. Он выглядел и держался как профессиональный комик. Его посыльный каждую неделю доставлял мисс Лоле Манфред цветы. Мистер Ботичелли рассказывал об этом так, что присяжные вместе с коронером покатывались от хохота. Если же отставить прочь комедию, свидетельство флориста подтверждало версию Барклая. Каждую неделю «Американские красавицы» по восемнадцать долларов за дюжину – это определенно была любовь.

Свидетельство Элеанор вышло коротким. В суд она опоздала, села между отцом и адвокатом – в черном костюме, черном свитере и с ниткой некрупного жемчуга на шее. Она выглядела строгой, как старомодная школьная учительница. Все ее мягкие кудряшки были выпрямлены и уложены в гладкую прическу, отчего волосы смотрелись темными. Под глазами залегли лиловые тени. Она сидела, не снимая белых перчаток.

Меня она будто не замечала. Выходные мы провели порознь. Утром в субботу, когда ушли Барклай с Риорданом, она попросила меня дать ей отдохнуть в одиночестве. Я звонил несколько раз, в субботу вечером и в воскресенье, но она не хотела встречаться со мной, ссылаясь на утомление.

Я недоумевал. Странное она выбрала время, чтобы дать мне отставку. Я долго ломал над этим голову, но объяснения ее действиям не нашел.

Следующим вызвали Барклая. Все в зале суда затаили дыхание. Стянутая белой перчаткой рука Элеанор играла с жемчужным ожерельем. «Я, Нобл Барклай, клянусь говорить правду, только правду и ничего, кроме правды». Большой, красивый, искренний и уверенный в себе, он говорил мягко и четко – никаких лишних пауз, никакой уклончивости. Он смотрел присяжным в глаза и всем своим видом демонстрировал готовность сотрудничать с правоохранительными органами.