Кошки-мышки. Под местным наркозом. Из дневника улитки

Четверо детей, лишь изредка собранных на одной фотографии: непохожие друг на друга близнецы — Франц и Рауль одиннадцати лет, девочка Лаура в штанах восьми и четырехлетний, вечно моторизированный Бруно, который, вопреки ожиданию, не перестал расти в трехлетием возрасте.

Когда улитка, высунув щупальца, почуяла цель, она помедлила: не хотела финишировать, хотела пребывать в пути, не хотела побеждать.

Вы разговариваете с Анной на швейцарско-немецком, а со мной на берлинском диалекте.

Одна-единственная голая улитка — слизень. Мое стойкое убеждение. Лишь когда я пообещал ей задаться новой целью, когда я нарезал ей будущее, как приманку, ломтями, она переползла через воображаемую линию и покинула восточнопрусский зал, не дожидаясь рукоплесканий сразу же объявившегося большинства и молчания меньшинства. (Вот цифры: 512 голосами социал-демократов и свободных демократов против 506 голосов ХДС/ХСС и НДПГ при пяти воздержавшихся 5 марта 1969 года федеральное собрание избрало д-ра Густава В. Хайнемана федеральным президентом.)

С тех пор он наводит порядок в нашей свихнувшейся истории и в ее праздниках. (Придя накануне к нам на Нидштрассе, он, правда, сохранял невозмутимость, но все-таки вытащил бумажник и показал нам ненависть своих противников: обветшавшие газетные вырезки — старые зудящие раны.) Я уже сказал: слизень, улитка без домика.

Она побеждает лишь частично и редко. Она ползет, прячется, ползет на своей ноге дальше, рисует на историческом ландшафте свой быстро высыхающий слизистый след, смазывая грамоты и границы, ползет между стройками и руинами, сквозь продуваемые всеми ветрами научные системы, в стороне от роскошных теорий, в обход отступлений и мимо иссякающих революций.

— И что ты хочешь сказать своей улиткой?

— Улитка — это прогресс.

— А что такое прогресс?

— Двигаться чуть быстрее улитки.

…и никогда не финишировать, дети. Когда чуть позднее нам разрешили провести на пробу несколько предвыборных собраний и были забронированы места в самолетах, когда студент Эрдман Линде расположился в нашем бюро в Бонне и стал отмечать на карте пестрыми кнопками наши предвыборные поездки, когда первые заготовки речей заполнились мелочами средней срочности и определилась (примерно) наша цель на выборах, когда я начал курсировать между Берлин-Темпельхофом и Кёльн-Ваном, отправляясь налегке и возвращаясь с сумкой, доверху набитой материалами, когда я то отсутствовал, то, если и присутствовал, все равно на бегу — мобильный, рассеянный в пространстве, едва уловимый отец, вы все скопом и каждый по отдельности в четыре горла засыпали меня вопросами и с вопросами же запихивали в такси, везущее меня на аэродром: когда, зачем, на сколько и против кого?

Бруно размышлял и знает, против кого он. Прежде чем я говорил: «Ну, счастливо!» — он говорил: «Ты только смотри, эта предвыборная борьба сожрет тебя». Ведь с понедельника до пятницы Бруно видит и рисует своего отца на борту китобоя. Широко расставив ноги, весь в жире, вооруженный гарпуном, он стоит на носу судна: «Смотри-смотри, струя! Кит выбивает струю!» В борьбе с китом, вдалеке, в опасности, едва спасшийся…

— А куда теперь опять?

— А что ты там делаешь?

— А за кого ты?

— А что привезешь?

Все, что происходит после старта — рвущий тебя на части каждый рельсовый стык, исторгающая из тебя ругань зажатость на автостраде, — все потом приобретает значение.

Моя предвыборная борьба началась в моросящий дождь на Нижнем Рейне. Я выступил в штадтхалле города Клеве с речью «Двадцать лет Федеративной Республики», которая в дальнейшем тут сжималась, там перенасыщалась злобой дня, но так и не достигала завершенности. Через несколько дней после Клеве, 27 марта, прибыло письмо из Нюрнберга, подписанное советником городского отдела культуры, д-ром Германом Глязером. (Возможно, это он, Скептик, которого звали, собственно, Герман Отт, повлиял на меня.) Из письма Глязера я узнал, как заблаговременно в Нюрнберге начали подготовку Года Дюрера в 1971 году. Меня просили выступить с докладом. 24 апреля д-р Глязер поблагодарил за мое согласие. Он надеется, прочитал я, что мой путь предвыборной борьбы проляжет и через Нюрнберг. Позднее мы побывали в Эрлангене, Рётенбахе и Роте. Но Нюрнберг мы обошли, потому что, как правило, мы обрабатывали лишь небольшие городки (вроде Клеве), редко наезжая в крупные города; и еще потому, дети, что Драуцбург, водитель нашего микроавтобуса, из-за одной своей бывшей невесты, жившей в Нюрнберге, избегал город Дюрера и многократно находил (перед собой и мной) оправдания для объездов.

Неотвязный Глязер: все время, пока длилась предвыборная борьба, я спорил с ним, Глязером, которого, как и Скептика, зовут Германом. Даже в перерывах, стоя после собственной речи или просиживая до мозолей на заднице на диспутах, я цитировал дневники Дюрера — ну и крохобор; а Глязер указательным пальцем Скептика тыкал в Пиркхаймера.