Кошки-мышки. Под местным наркозом. Из дневника улитки

Всякий раз, как я его вижу (а в последние десять лет я вижу только его следы), в голову мне приходят сцены для старомодного дергающегося немого фильма, где он — главный герой, в костюме из серой фланели (носит жилет при небольшом животике) и беспрерывно путешествует с чемоданчиком из лакированной кожи, удивительно одинокий и неразговорчивый; к примеру — едет зимой в Россию. И то и дело подвергается опасности — на бескрайних коврах, при покупке меховой шапки, в застрявшем лифте, за выдвижными столами во время переговоров, когда он накладывает себе зернистую икру, в которую, как потом доказывают выборочные пробы, встроены подслушивающие устройства. Но на экране зритель видит, как он без слов справляется со всеми опасностями: улитка, умеющая двигаться своим путем, в особенности — путем переговоров.

Он и нынче все время в пути и так же молчалив; на пляже он совсем не появлялся. Вечером мы увиделись с ним в кухне-столовой нашего домика. Я показал ему то что прислали мне Линде и Маршан: второй номер нашего предвыборного журнала «За это». Скупая похвала, конкретные опасения. Он подумал вслух о возможности косвенной помощи через боковые ходы, которые, согласно своей природе, всегда приносят и боковые доходы.

В его отношении к Вилли есть нечто от Лепорелло, даже если речь идет всего лишь о сухом комментировании дипломатических нот: он знает толк в многозначности (а потому и считается двуличным).

Когда я его прямо спросил: «Каково сейчас положение? Удастся ли нам чего-то добиться?» — он ответил после паузы, во время которой я явственно услышал, как улитка перелезает через коалиционный барьер: «Если Вилли не то чтобы вообще прекратит перебирать спички, но хотя бы на время прервет это занятие, поскольку не может не заметить, что за его спиной de facto осталась всего лишь стена, а она твердая; если успех Шиллера распространится, что мог бы предотвратить только сам Шиллер, и если погода в день выборов будет не слишком хорошей и не чересчур уж плохой, то мы, может быть, в какой-то мере…»

Бруно, прислушивавшийся к нашему разговору, проникся к нему полным доверием. (Фрау Бар порадовалась, что под нашей кухней нет подвала; даже мою коллекцию, — ракушки и улиточьи домики, — я заранее тщательно осмотрел: никаких звукоулавливающих раков-отшельников.)

Впрочем, дети, Скептик обладает неким побочным и не сразу уловимым сходством с этим господином: в моем немом фильме они оба говорят о сущности гермафродитов, об эволюции через сближение.

Каникулы, к сожалению, кончились: Штраубинг, Вайсенбург, Ретенбах, Эрланген… К сожалению, Нюрнберг мы миновали в объезд (Драуцбург повез нас кружным путем).

Бруно очень любит словосочетание «к сожалению». Он позаимствовал его у Лауры. А та — у Франца или Рауля.

Однако никто из них не употреблял его столь часто и к месту, как Бруно.

— Да ведь этот ве́лик мой, к сожалению.

— А в-третьих, ты сам первый начал, к сожалению.

— К сожалению, жвачка мне уже в рот не лезет.

Он вставляет эти слова и в конце, и в середине фразы; этого, к сожалению, не опровергнешь.

Вся его вежливость исчерпывается этим словосочетанием. Подобно крутым парням из какого-то классического вестерна, роняющим неизменное «sorry», получив всухую нокаут, Бруно небрежно роняет «к сожалению», когда ему что-нибудь приходится по вкусу, нравится или кажется красивым: «Мне это нравится, к сожалению».

Радость — и ее эхо. (Победители на выборах от смущения тоже пытаются ввернуть «к сожалению».)

В день своего рождения Бруно тоже сказал: «К сожалению, у меня сегодня день рождения». — А когда представлял меня гостю (с цветами для Анны), то брякнул: «А это, к сожалению, мой папа».

Страдание — стоит лишь его переместить — компенсируется; теперь напишу о счастье, к сожалению.

В Штраубинге я был счастлив. (Позолота и роскошное барокко обрамляют там господство клириков.) Народ там шумный, но душа его под национальным камзолом довольно пуглива. Наш кандидат рассчитывал на полупустой зал, поскольку в городке в это время происходил знаменитый окружной праздник; поначалу народ и вправду тянулся еле-еле. (Нужно не просто твердо, но по-детски безоглядно верить: «Все будет в лучшем виде. Не успеем допить пиво, как народ валом повалит».) Когда зал был набит до отказа, Отто Витман, сидевший рядом со мной, начал вибрировать; переполнявшая его радость выразилась в простом похлопывании меня по плечу: даже секретарь его партии, который, во-первых, раньше призывал не иметь со мной дела лично, а во-вторых, не устраивать собрания с моим участием, был, как позже свидетельствовали очевидцы, чрезвычайно рад — к сожалению.

В общем, после собрания мы все отправились на праздник. Я несколько раз проехался на карусели: удовольствие это столь прекрасно своей полной бессмысленностью, что ни разу не упоминается в трудах Маркса, а посему заслуживает наименования «несущественное для общества». (Потом покатались и на русских горках; Драуцбург отказался.)